Тут я заметил:

— Конечно, какой хохмой была бы война, если бы только на ней не гибло столько людей!

— А это мне до фонаря! — резюмировал Геринг, продолжая хохотать.

А вот немецкие военнопленные — рабочие столовой — как по команде смолкли…

Послеобеденное заседание.

В перерыве Геринг распалился настолько, что даже не мог усидеть на своем месте на скамье подсудимых.

— Нет, он и вправду мерзкая, поганая свинья, этот изменник! Подлый ублюдок! Боже мой, черт его подери! Засраный, безмозглый сукин сын! Он был самым отъявленным душегубом из всего этого их отвратительного, вонючего сброда. Мерзкая, поганая свинья собачья! Запродал свою душу ради того, чтобы уберечь свою поганую башку!

Многие из остальных потребовали от своих защитников подвергнуть перекрестному допросу самого Геринга, чтобы доказать, каков на самом деле этот «кровожадный кабан». Йодль побагровел от гнева:

— Спросите его, как Гитлер всегда ставил его нам в пример, называя его образцовым борцом с партизанами! — выкрикнул он своему адвокату. — Спросите, спросите эту грязную свинью!

Сидевший с расстроенным видом Риббентроп, подняв на меня взор, усталым-преусталым голосом сказал, обращаясь ко мне:

— Впишите и поймете, что я имею в виду.

И, прибегнув к искусству жестикуляции, он обеими руками разломал воображаемый предмет, чем дал мне понять, что думает об этом жалком действе — когда немцы поносят немцев.

8 января. Теория террора

Утреннее заседание.

Обеденный перерыв. Перед началом послеобеденного заседания Розенберг снова затронул тему русских и их отношения к церкви.

— И у русских хватило наглости заседать в суде над нами! На их совести 30 миллионов человек! А они рассуждают о гонениях, которым подвергалась церковь! Но истинные эксперты в этом они! Они тысячами ликвидировали священников во время своей революции. Обливали их водой на морозе… да все что угодно творили. Царским генералам срезали кожу с ног, чтобы потом делать свои красные звездочки…

Преследования церкви — слишком серьезная проблема, которой не одна сотня лет. И рассматривать ее можно по-разному. Одному Богу известно, сколько крови было пролито самой церковью и от ее имени. С чего бы поднимать такой переполох по поводу парочки каких-то писем от парочки отживших свой век баб и подсовывать их в качестве доказательства? Только потому, что где-то прикрыли церковную газетенку или нанесли ущерб церковному имуществу? Да сотни газет сотен издателей перестали существовать из-за того, что здания их редакций рухнули под бомбами. И ничего. Миллионы в Европе погибли — и ничего. Половина ценностей Европы погребена под развалинами — и ничего. А вот старая добрая церковь — что вы! Она ведь святая! Так продолжается уже тысячу лет.

А что, разве католическая церковь не плела интриги, где были замешаны и короли, и кардиналы, и папы? Разве не отправляла на убой миллионы людей? Разве можно допустить, чтобы церковь платила налоги — ну что вы, — она должна оставаться сильной! Вот так ей ее могущество и досталось. И предлагает она свои товары на рынке по бросовым ценам — она такое может себе позволить, чего там — налоги-то платить нет нужды. И при покупке новой собственности она тоже кого хочешь обскачет — налоги-то не платит. Вот отсюда и сила, и могущество.

Розенберг продолжал:

— Нет, нет, я не в обиде на русских за то, что они это клерикальное чудище приструнили, не дали надеть на себя эту удавку. Я всегда был противником католицизма. Но я не могу понять, как у них хватило наглости осуждать за это нас? Только и всего. К чему вообще этот спектакль по поводу того, что вот уже сотни лет творится повсюду в Европе? Ну, перегнула нацистская партия палку, ладно. Так с нею покончено, добейте ее. Но к чему к нам цепляться, будто мы преступники. Вот против чего я настроен!

10 января. Франк и Штрейхер

Защитник Франка задал один, весьма неожиданный для всех, кто знал Франка, вопрос, поддерживает ли Ватикан обвинение. Если да, то его клиент готов выйти из католической церкви. Сегодня утром перед судебным заседанием я поинтересовался у Франка, что он имел в виду, делая такое заявление. Франк объяснил, что его адвокат неверно его понял. Ему только хотелось узнать, поддерживает ли представителей обвинения католическая церковь, традиционно стоявшая выше всех мирских разногласий и конфликтов. Но о своем намерении выйти из католической церкви Франк и не заикался, заметив, что такой поступок поставил бы в нелегкое положение всех католиков Германии.