Она ухаживала за ним, терпеливо заботилась, сколько могла, облегчала путь. В ответ он попытался ее погубить. Он осквернял ее невинный рот грязными поцелуями, развращал девственную плоть нечистыми руками. Он и сейчас ее хотел, больше, чем раньше. Он остановил ее бегство не ради нее, а ради себя. В его искривленном мозгу Эсме была его собственностью. Она ему нужна, а значит, должна оставаться с ним.

Вариан глубоким вздохом признал поражение и повернулся к ней. Взял обеими руками ее маленькую ручку, нагнулся:

— Я слушаю.

— Мой отец мертв, — опустошенно сказала она. — Из моей английской семьи остались только отец Персиваля и бабушка. Они меня не хотят. Я им не нужна. Ради Джейсона они могут относиться ко мне терпимо, но они никогда не станут привечать меня. В качестве его дочери они бы приняли воспитанную юную леди, но даже Джейсону не удалось ее из меня сделать. Разве я ошибаюсь, Вариан? — тихо спросила она. — Говорите правду.

Он хотел солгать, но под неподвижным взглядом зеленых глаз не смог:

— Нет.

— Может быть, кто-то, хотя бы мой молодой кузен, убедит их проявить сострадание. Это плохо в любом случае, но в Англии, среди иностранцев, не думаю, что я смогла бы это вынести. Наверное, это мой недостаток. Я слишком гордая.

— Да. Гордая.

— Здесь, на родине, у меня нет семьи, кроме бабушки в Гирокастре. Я могу поехать жить к ней, а когда она умрет, у меня не останется ни дома, ни семьи. Я стану собственностью Али и должна буду выполнять его желания. Так что моя единственная надежда на лучшее — это получить мужа.

— О Господи. — Вариан знал, что за этим последует. Мысли метались в поисках решения, отчаянно цеплялись за каждую возможность. Он знал, что она скажет. Ответ был единственным. На сердце лег тошнотворный ужас.

— Я еду к Исмалу, — сказала она.

— Чудесно. — Голос был напряженный. — К человеку, который убил твоего отца.

Она поцокала языком, по-албански это «ц-ц» означало отрицание.

— Даже Мустафа в это не верит. Я долго думала и поняла, что тоже не могу поверить. В Пошнии я высказала вам кое-какие соображения. В этом нет смысла, его не вижу ни я, ни другие. Один только Байо обвиняет Исмала, но я уверена, Байо скажет что угодно, лишь бы заставить меня уехать. Он не думает ни о чем, кроме того, что отец хотел взять меня с собой в Англию. Не понимает, что смерть Джейсона все изменила. То же с моим бедным кузеном. Он хочет исполнить желание матери — оно было бы добрым, если бы был жив Джейсон или хотя бы она сама. Но они ушли, и их желание тоже ушло, стало невозможным.

Вариан повесил голову. Он хотел спорить, но все, что ой мог ей предложить, — это сладкие заверения, прикрывающие горькую правду. Если он ее увезет, она будет несчастна. Жить в изгнании при любых обстоятельствах тяжело, но быть изгнанницей среди людей, презирающих или жалеющих ее, в мире, которому она не сможет принадлежать? Этого ее дух не перенесет. Эсме бесстрашна. Физическая опасность ее не тревожит. Но жизнь, которая ее ожидает в Англии, ее убьет, и она это знает.

Он почувствовал, что ее рука убирает с его лба волосы, как она несчетное число раз делала, когда он лежал больной. Ему всегда хотелось с благодарностью поцеловать эту руку, потому что ее магическое прикосновение снимало боль и тревогу. Сейчас рука обожгла его, как ядом, отрава проникла в кровь, и река ревности, отчаяния и страха хлынула по жилам.

Он видел белокурого незнакомца с голубыми глазами, который так ее хотел, что решился украсть… ее рука отводит с его лица золотые волосы… он слышал ее голос, низкий и ласковый, который говорил молодому принцу о белой горе, о еловых лесах, о бегущей реке… ее податливое тело страстно вздымается в руках молодого человека, ее соплеменника, он шепчет слова любви на их родном языке…

Все правильно, не так ли? Видение было отвратительное, хотя это было единственной надеждой Эсме на счастье. Вариан хотел ее. Он нуждался в ней. И все. Он не мог предложить ей ничего, кроме обещаний, да и те могут быть ложью, потому что его чувства всегда были мимолетны. Ни одно не удержалось, несмотря на самое горячее желание.

— Вы мне поможете? — спросила она. — Вы меня отпустите?

— Да, — сказал Вариан и поднял наконец голову. — Нет.

Они больше часа проспорили, стоя на обочине. Да, Вариан ей поможет. Нет, он со всей определенностью заявляет, что не позволит ей одной идти в Тепелену.

Заставляя себя сохранять спокойствие, Эсме пыталась объяснить, насколько разумен и безопасен ее план: она тщательно разработала маршрут; она знала, что делает.

Бесполезно. Он не слушал. Если она добровольно не вернется к Мустафе, холодно сообщил его светлость, он ее схватит в охапку и отнесет, сколько бы она ни брыкалась и ни кричала.

Эсме в ледяном молчании вернулась домой и ринулась в комнату Персиваля. Он разглядывал камни, которые собрал за день.

Не желая портить мальчику удовольствие от своих открытий, Эсме послушно просмотрела кучу камней.

— Придется нанять пару ослов, — сказала она. — В твоей сумке это не поместится. Из того, что ты собрал в одном только Берате, можно построить крепость.

— Они слишком маленькие, чтобы из них строить, — терпеливо ответил он. — Но я намерен организовать показ, с заметками о каждом экземпляре. В библиотеке загородного дома. Имение принадлежало бабушке, значит, сейчас оно папино, но папа его ненавидит. Там всегда жила бабушка. Видишь ли, он не может его продать, потому что это родовое владение.

Персиваль пустился в изложение диссертации на тему о первичном праве старшего сына на недвижимость. Эсме стоило большого труда вернуть его к планам насчет камней.

Когда она погибнет, то будет думать о своем молодом кузене. Она не хотела, чтобы память о ней преследовала его одинокое существование. Она желала видеть его счастливым; пусть организует показ своей коллекции камней, напишет пространные заметки о них. Потом он вырастет, у него появятся собственные дети. Он будет показывать им камни из Албании и рассказывать о своих приключениях, о Рыжем Льве и кузине, которая на него похожа. Он ее не забудет. Когда он станет мужчиной, он, конечно, простит ее за то, что она его покинула. Нет, более того: он поймет и поблагодарит ее за избавление.

— Получится вроде библиотеки, как ты думаешь? — говорил Персиваль. — Потому что камни — как книги. То, из чего они сделаны, говорит об их истории. Теперь они стали частью и моей жизни. Конечно, я должен хранить их в ящиках, пока не вырасту, потому что бабушка…

— Чш-ш. — Эсме подняла руку. — Кто-то идет.

— Я ничего не слышу.

Она насторожилась еще несколько минут назад, хотя специально не прислушивалась, потому что шум был слабо различим, далек от речи Персиваля и ее собственных невеселых дум. Но теперь до них ясно доносились тяжелые шаги и невнятные голоса.