Я побежала к Бабаджи и опустилась перед ним на колени, не сказав ни единого слова. Я несколько раз недоверчиво покачала головой и не могла понять, почему Бабаджи кивнул мне ровно такое же количество раз.

Разговор по душам

Мы путешествовали с Бабаджи и небольшой группой западноевропейцев. Одна юная женщина всегда играла в «полицейского»: командовала всеми нами и давала всем нахлобучку. Это нас очень раздражало, но никто ничего не сказал ей.

Я хорошо относилась к ней, мягко попросила её посидеть со мной в большой открытой палатке, пока все отдыхали, и объяснила ей, в чём она неправа. Это было для неё полной неожиданностью, потому что она сама даже не осознавала этого. Напротив, она была убеждена, что исполняет свой долг. Так что она была просто благодарна за то, что я сказала ей об этом.

В этот момент высоко на балконе появился Бабаджи, любовно глядя на нас обеих: «Я люблю борьбу!» — и этим он хотел сказать, что хочет, чтобы мы откровенно говорили друг с другом. Бабаджи неоднократно говорил нам это.

Он хотел, чтобы мы были искренними друг с другом, чтобы свет и правда преобладали во всём, что мы говорим друг другу, чтобы мы всегда говорили друг другу правду и не злословили друг о друге — ни на словах, ни в мыслях.

Выходи замуж за Шастриджи

В тот же день утром я увидела, как Шастриджи принес Бабаджи красивый зеленый головной убор из тончайшего шелка и надел его ему на голову.

Я была очень тронута той простотой, естественностью и смирением, с которыми Шастриджи сделал это.

И я подумала: «И я хочу так же».

И вдруг Бабаджи сказал мне: «Выходи замуж за Шастриджи!»

Шиваратри, 1983

Бабаджи сказал нескольким западноевропейцам, в том числе и мне, что мы можем сопровождать его в Бомбей. Перед отъездом из Хайракана он вдруг спросил меня: «Ты поедешь в Калькутту?» Я, естественно, удивилась и сказала: «Нет, я пойду с тобой в Бомбей».

Четверо из нас отправились на поезде и поэтому могли взять с собой лишь необходимый минимум багажа. Хотя я и не могла себе представить, что Бабаджи во время пути будет рисовать, но всё же, прежде чем покинуть Хайракан, осторожно спросила его: «Принести тебе краски и альбом? Может быть, ты захочешь порисовать в дороге?» Он сказал, что да.

Торжества в Бомбее проходили во дворе восьмиэтажного здания, расположенного у моря. В доме жили главным образом почитатели Бабаджи. Нам сказали, что мы должны остановиться на седьмом этаже. Когда мы туда приехали, нас действительно тепло встретили, но сказали, что седьмой этаж предназначен только для «приближенных», например для Мунираджа, и им еще нужно уточнить, где разместить нас, — вероятно, во дворе.

Так оно и было. Мы разместились в одной из небольших палаток, разбитых во дворе. Там стояла еще одна огромная палатка — для Шиваратри. На весь лагерь была лишь одна водонапорная колонка, расположенная во дворе. Одна из подруг, очевидно, нашла всё это непосильным для себя — ей неожиданно стало плохо и пришлось вернуться домой. Мы — трое оставшихся — приняли сложившуюся ситуацию. Мне снова вспомнилось замечание Бабаджи о Калькутте, и теперь я поняла, что он имел в виду: эти обстоятельства. Это было его мягкое указание на то, что нас ожидало.

В тот момент, когда появился Бабаджи, всё было уже хорошо.

На верхнем, восьмом этаже жил Бабаджи. Там мы встретились с ним, вокруг раздавались прекрасные песнопения, и в первый раз прозвучало «ОМ намаа Шивайя», которое записали на пленку.

Запись проиграли для Бабаджи, но, к сожалению, она вышла некачественной — звук местами пропадал. Бабаджи сказал: «Включи-ка еще раз!» — и во второй раз всё было отлично!

Он исправил запись!

Шиваратри — день рождения Бога Шивы:

того, кто никогда не был рожден,

того, кто пришел из бесконечности,

того, у кого нет ни отца, ни матери,

того, кто вечен.

Это торжество вечной природы Шивы.

Того, кто вечен, не имея начала.

Нам, западноевропейцам, путешествовавшим с Бабаджи, и нескольким индусам разрешено было посетить его в ночь Шиваратри, в три часа ночи. У меня перехватило дыхание. Бабаджи неподвижно сидел в самадхи. Мы видели его со стороны. Одетый только в набедренную повязку, он сидел там — со своими рассыпающимися локонами, с выражением бесконечной чистоты и невинности.

Каждому из нас позволили чуть полить его ступни молоком. Я была в таком восторге, что даже пролила немного молока ему на колено. Его взгляд безмерно глубоко проникал в мое сердце.

Позже, ранним утром, в 5:30, мы получили от Бабаджи чандан, а потом к нему начали стекаться массы народа. В одном симпатичном магазинчике я купила конфету специально для него. Она была большая, толстая, дорогая и круглая. И пока я стояла в очереди, непрерывно думала: «Она — как ты!»

Когда я подошла к Бабаджи, он (как это часто бывало перед тем, как случалось что-то очень хорошее) скорчил ужасную мину: «Что это?» Я просто сказала: «Это конфета». Он положил на неё руку и сказал: «Ешь!» И я получила назад всю эту драгоценную субстанцию.

Он излучал такую глубокую любовь,