С энергией и энтузиазмом, которые редко его покидали, Набоков набросился на новую работу в качестве импрессарио культурной холодной войны. В мае Конгресс «представил» особо ценного культурного перебежчика на пресс-конференции в Париже - молодого культурного атташе посольства Польши, поэта и переводчика «Пустоши» Чеслава Милоша (Czeslaw Milosz). Он был членом польской делегации на конференции в «Вальдорф Астории» в 1949 году, и там, по словам Мэри Маккарти, после его «первого знакомства с демократическими левыми он просто влюбился в нас». Виртуозно организованное Набоковым появление Милоша на стороне «ангелов» было одним из первых больших успехов Конгресса.

Вскоре после этого Набоков в сопровождении Дени де Ружмона отправился в Брюссель, для того чтобы присутствовать на ужине, устроенном журналом «Синтез». Затем он поспешно вернулся назад для содействия работе «Друзей свободы», своего рода клуба при Конгрессе, который занимался организацией встреч французских студенческих групп по всей стране и в Доме молодых друзей свободы в Париже. В середине июня Набоков снова был в пути, на этот раз направляясь в Берлин, где он должен был читать лекцию на тему «Искусство при тоталитарной системе». «Для меня, конечно же, это не «лекционный тур», - писал он Джеймсу Бэрнхаму, - но мой первый контакт с полем деятельности в Германии»[214]. Это была первая из многих подобных разведывательных экспедиций, предпринятых руководителями Конгресса, после которых растущие как грибы филиалы появились не только в Европе (Западной Германии, Великобритании, Швеции, Дании, Исландии), но и на других континентах - в Японии, Индии, Аргентине, Чили, Австралии, Ливане, Мексике, Перу, Уругвае, Колумбии, Бразилии и Пакистане.

Вернувшись в Париж, Набоков сыграл важную роль в выпуске первого журнала «Прев» (Preuves; доказательство, свидетельство). Идея создания культурно-политического журнала в традициях великой французской прессы впервые обсуждалась в феврале 1951 года на заседании Исполнительного комитета в Версале. Нужен был журнал, который мог бы конкурировать с «Ле Тан Модерн» и поощрять людей к дезертирству из этой крепости Сартра. «Кто был реальным антагонистом? - позже задавался вопросом один историк. - Это был не Советский Союз и не Москва. Они были реально одержимы Сартром и де Бовуар. Вот кто был другой стороной»[215]. «Целью были интеллектуалы с левого берега Сены, - подтверждает источник в Конгрессе. - Или может быть, целью были люди, которые их слушали»[216]. Но найти редактора, который имел бы достаточно высокий авторитет, чтобы заманить этих попутчиков в более центристское окружение, оказалось нелёгким делом. К июню 1951 года Набоков был на грани отчаяния и рассказывал в письме Бэрнхаму, что «проблема французского журнала заставляет меня не спать ночами, так трудно найти кого-то такого же масштаба, как Арон или Камю, кто согласился бы взять на себя обязанности редактора... трудность состоит в том, что хотя люди много говорят об ответственности, никто не хочет брать на себя обязательства. Существует какая-то усталость и апатия, или, скорее, усталость висит в воздухе, с чем ежедневно приходится бороться»[217].

Потерпев неудачу в привлечении французского редактора, Исполнительный комитет решил предоставить этот пост Франсуа Бонди, швейцарскому писателю, родным языком которого был немецкий и который являлся активистом коммунистической партии до заключения пакта между Гитлером и Сталиным в 1939 году. Будучи ключевой фигурой, назначенной в секретариат Конгресса в 1950 году (в качестве редакционного директора), Бонди сотрудничал с журналом «Монат» Мелвина Ласки, который называл его «образцовым редакционным советником нашего времени». Первый выпуск «Прев» под редакцией Бонди вышел в октябре 1951 года. Ставящий целью установление атлантического, антинейтралистского и проамериканского консенсуса, «Прев», разумеется, был печатным органом Конгресса, его рупором, а также рекламой его деятельности и программы. В таком статусе он сразу же столкнулся с тем, что Мане Спербер (Manes Sperber) назвал «практически тотальной враждебностью», но Бонди стойко отражал яростные атаки как слева, так и справа[218].

На первых порах Конгресс воспринимался с почти всеобщим подозрением. Активисты, поддерживающие его, убеждали себя в том, что эти подозрения являлись просто порождениями антиамериканских настроений, которые были в моде в то время; те, кто оказался неспособен на это, просто подавляли свои подозрения. Однако недоброжелатели использовали любую возможность для того, чтобы подвергнуть сомнению легитимность Конгресса в качестве свободной и независимой организации. То, что он смог пережить эти нападки, является признаком отчаянного упорства тех, кто (как внутри, так и снаружи) верил в его предназначение. Когда Жорж Альтман, редактор «Фран-Тирёр», и Франсуа Бонди прибыли в Рим в конце 1950 года для организации итальянского филиала, их постоянно спрашивали: «Кто платит за всё это?», «Под «свободой» вы имеете в виду американский капитализм?». Наблюдатели от коммунистов, казалось, присутствовали на большинстве встреч, и многие итальянские интеллектуалы явно были подвержены «тоталитарному соблазну». А такие, как Альберто Моравиа (Alberto Moravia), по сообщениям, были больше обеспокоены неофашизмом, чем коммунизмом. В своём отчёте Джоссельсону Бонди и Альтман подчёркивали провинциальность и антиамериканские настроения итальянских интеллектуалов. В Италии для Конгресса существовали «большие возможности», но они могли вызреть только в результате «медленной, непрямой, диверсифицированной и крайне осторожной работы»[219].

Итальянская Ассоциация за свободу культуры была организована в конце 1951 года под руководством Игнацио Силоне и стала центром федерации, включавшей в себя около ста независимых культурных групп, которым Ассоциация направляла лекторов, книги, брошюры, фильмы и вместе с ними дух интернационализма. Она выпускала бюллетень «Либерта делла Культура» (Liberia della Cultura), а позже «Темпо Пресенте» (Tempo Presente) под редакцией Силоне и Никола Кьяромонте. Но итальянский филиал начал разваливаться сразу после учреждения. Набоков прибыл в Рим для того, чтобы проталкивать интересы Конгресса, однако, как Бонди и Альтман до него, обнаружил апатию интеллектуалов, слишком охотно ловящих «любопытные слухи» о Конгрессе. Жалуясь Ирвингу Брауну на «летаргию в духе Силоне в нашем итальянском подразделении», Набоков говорил, что нужны радикальные меры, чтобы влить кровь в итальянский «аппарат». «Силоне невидимо царствует на небесах и не даёт ребятам в офисе делать свою работу. Я написал ему два письма, послал телеграмму, чтобы попросить его отлучиться надень от своих летних каникул и встретиться со мной здесь, в Риме, но он так и не ответил. Я встречаюсь с десятками людей каждый день, большинство из них готовы вступить, работать, помогать (включая Моравиа), но все говорят, что пока Силоне является здесь единоличным хозяином, никто ничего не сможет сделать», - жаловался Набоков[220]. Обеспокоенный донкихотским, воинственным и надменным отношением Силоне к церкви, Набоков также обращался к Жаку Маритену и просил его написать «большое письмо властям Ватикана», чтобы объяснить, что Конгресс за свободу культуры и итальянская Ассоциация ведут «разную политику»[221].