В спину Семена врезался пьяный тип, больно саданул локтем по ребрам.

— Эй, дядя, полегче.

— Ез-зви-ните…

«Дяде» на вид было лет двадцать пять. Он еле держался на ногах, норовя ухватиться за все, что попадалось по дороге. Так и шел от столба к столбу. Семен покачал вслед головой:

— Ты посмотри, что водка делает с человеком! Дойдет до дома? Может, патруль вызвать?

— Оставь, пошли, — потянул Влад за рукав. — У нас времени нет им заниматься.

— Так ведь загнется под забором, оберут, изобьют, а нам же потом разбираться!

— Маршрутка! Пошли, Сема, нам еще по паре адресов нужно успеть.

* * *

Вадим не пил ни разу в жизни, даже не нюхал алкоголя: мама не одобрила бы. Но сыграть пьяного пришлось.

Он и сам не мог сказать, почему обратил внимание на двух дюжих мужиков, идущих по тропинке. Может быть, это и есть интуиция? Или инстинкт самосохранения зверя-одиночки? Пошел незаметно следом, прислушался к разговору. И не зря.

Сначала они несли всякую ерунду. Затем беседа стала интереснее, потому что касалась его, Вадима. Он сразу понял.

Когда они ели и пили пиво, он слонялся неподалеку, делал вид, что разглядывает цены в киосках. А на самом деле вслушивался в каждое слово, впитывал в себя, чтобы переварить дома. Притворился пьяным, подбираясь поближе. Кто обратит внимание на алкаша, хватающегося рядом с тобой за столб? Вот и они, сыщики-недоделки, не обратили.

А разговор волновал, у Вадима на спине встал дыбом каждый волосок. Скрипели зубы, словно перемалывали песок, сжимались кулаки: они говорили о его матери! Оскорбляли ее, унижали! На те слова, что касались лично его, Вадим внимания не обращал. А вот мама… Она не может постоять за себя, значит, это должен сделать он, ее сын!

Сыщики полезли в маршрутку, болтая и не замечая ничего вокруг. Вадим спрятался за спиной толстой бабы, копающейся в пакетах из модных магазинов — она доставала кошелек. Вадим пробрался на заднее сиденье, передал тридцатник. Болтайте, болтайте… Ваше время еще не пришло.

Алене надоело слоняться от окна к столу и обратно. И на часы смотреть надоело, а Семена все не было. Она пробовала звонить, но женский голос выдавал одну и ту же фразу: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны доступа». Наверное, на самом деле занят, раз не нашел времени перезвонить.

Она с тоской посмотрела на разноцветные коробки и судки из китайского ресторана: сегодня задумывался праздничный ужин по поводу их знакомства, которому исполнился месяц. Надо же, ровно месяц! А он забыл.

Алена бросила в рот кусочек хрустящего куриного крылышка в ореховой панировке и вспомнила, как Семен в боксерских трусах впервые возник на пороге ее квартиры. Каким же отвратительным и наглым он тогда показался! Он и сейчас не изменился, но ей все равно. Сгодится и такой. А когда Семен приходит измотанный, валится с ног и принимается во сне ловить преступников, сразу тянет его пожалеть. И тогда лучше и милее его на свете нет.

Зазвонивший сотовый она схватила с надеждой.

— Аленушка, свет мой, не узнаешь? — проворковал мужской голос.

Что узнавать-то? Голос мог принадлежать только одному человеку.

— Откуда ты свалился, Гриша? — радоваться появлению старого знакомого она не спешила. — Сто лет тебя не видела…

Богемный художник Гриша Кудинов был из тех заноз, что всегда впиваются в палец. Алена уже плохо помнила, кто их познакомил на вечеринке, где она страшно напилась из-за ссоры с Жориком. Тут и подвернулся Гриша, высокий блондин с выцветшими глазами, в которых в любую минуту можно было увидеть две вещи: страсть и похоть ко всему, что двигалось в пределах досягаемости. Алена еще двигалась на своих двоих, и Гриша ее подобрал. Отвез домой, напросился на кофе с коньяком, полез в постель, но получил отказ. А вот позировать обнаженной уговорил.

На следующее утро видеть собственное изображение в стиле ню было тошно до отвращения. Алена потребовала, чтобы портрет уничтожили в ее присутствии, тут же, немедленно! Но Гриша отказался, сославшись на то, что это «высокое искусство».

— Я тебе не твои дешевенькие модели! — злилась Алена, вырывая из его рук кусок картона.

— Дорогая моя… Это в прямом смысле слова! — отбивался Гриша, перехватывая рисунок обратно. — Ну хочешь, я тебе заплачу?

— Ты мне? — возмутилась она.

— А что такого?

Алена достала кредитку.

— Лучше я тебе, и разбежались по сторонам. Ты меня не знаешь, не видел и никогда не рисовал.

— Но почему? — Гриша был страшно обижен отношением к его работе. — Ты здесь прекрасна! Какие формы… Какое тело…

— Я здесь пьяная и голая!

— Голая — да, но пьяная…

Они долго спорили, но в конце концов Алена отвоевала картон и порвала на мелкие кусочки. Гриша тогда еще странно ухмыльнулся. Только потом она узнала, что он обладает феноменальной памятью и уж если что-то однажды рисовал, то никогда не забудет. Дело могло закончиться появлением в Москве десятка ее голых портретов. Появился еще один — Кудинов пообещал, что больше подобных экспериментов не будет.

— Аленушка, ты единственная в своем роде! Вот и он пусть остается единственным… Как и я, кто видел тебя такой прекрасной!

Этот портрет теперь висел в спальне Алены.

Пару лет назад Гриша вдруг исчез. Алена слышала, что он уехал покорять галереи Парижа и Рима. А теперь, получается, вернулся в родные пенаты.

— Ты давно в Москве?

— С прошлой недели.

— Из Парижу? — поинтересовалась она.

— Почему из Парижу? Из деревни Кузякино.

Алена почесала висок. Из какого еще Кузякина?

— Кузякино? А что ты там делал?

— Отдыхал от творческого кризиса, набирался впечатлений, рисовал коров, поля… Знаешь, какие там поля?!

— Поля? Нет, я урбанист. И тебя как-то не представляю рисующим коров, — призналась она. — Понравилось?

— Приезжай — увидишь.

Понятно! Гриша взялся за старое. Сначала приезжай, потом кофе с коньяком плюс шампанское с клубникой, постель, портрет в стиле ню!

— Что замолчала-то? — засмеялся он. — Я знаю, что ты развелась. Чем я тебе не подхожу? Я натурал, хоть и рисую голых мужиков.

На это у Алены был ответ.

— Потому что подходящий уже нашелся.

— Так быстро? На тебя непохоже.

В чем-то Гриша был прав. С Семеном все получилось слишком быстро. Вот и Мимочка не верит, что их отношения всерьез и надолго.

— Откуда тебе знать, похоже или нет? Пару раз нарисовал, так считаешь, что душу вынул? Хамишь, Гриша!