полюбившегося мне ещё в детстве. Ведь если мы несчастны оттого, что не увидим событий конца двадцать первого века, то как же должен был страдать Александр, который даже не догадывался, что практически сразу после его смерти вспыхнет жестокая война между его верными соратниками за раздел созданной им необъятной империи. Гениальный стратег не подозревал о блистательном взлёте Рима и о многих других великих событиях будущего. А ведь мы всё это знаем, но почему-то столь обширные знания не наполняют нас счастьем. И в то же время несть числа честолюбцам всех времён и народов, которые жили и умирали, мучительно завидуя судьбе Александра, прожившего всего 32 года. Значит, суть не в длительности нашего наблюдения за миром, суть в характере и масштабе наших деяний. Вот и я, безумно завидую этому вечно молодому македонянину, сумевшему за какие-то двенадцать лет фактически перевернуть весь тогдашний мир. Он бросил свой полководческий гений и невероятную волю на убийство сотен тысяч людей, защищавших свои очаги и свой устрой жизни. Казалось бы, он величайший преступник, и потомки должны проклинать его, но, на деле, Александр был героем при жизни и оставался таковым в течение более двух тысячелетий после своей смерти. И я почему-то тоже считаю его героем и уверена, что даже через десять тысяч лет люди (если не вымрут) будут восхищаться этим необыкновенным человеком, этим, между прочим, организатором массовых убийств.

Арина почувствовала, что зацепила за что-то очень важное.

– Почему мы совсем не скорбим, когда наш солдат, убивает на территории противника людей, защищающих свои дома и своих домочадцев? Я невольно ставлю себя на место тех «чужаков», и мне становится не по себе. Но тут включаются в дело облечённые властью авторитеты. Во-первых, говорят они, разоряя вражескую страну и уничтожая её население, наш солдат обеспечивает безопасность и процветание нашего (то есть моего) отечества. А во-вторых, мне подкидывают мыслишку о биологической или культурной недоразвитости противника. Негодность обоих аргументов очевидна, но приходится признать, что наша несокрушимая убеждённость в праве убивать так называемых ВРАГОВ является одним из столпов нашего общественного сознания. А как быть с ныне общепринятым представлением об огромной ценности любой человеческой жизни? И разве враг не человек?

И вдруг Арина вспомнила, как в детстве сам собой разрешился, казалось бы, неразрешимый вопрос: «Как можно с удовольствием есть котлеты, сделанные из мяса таких милых, добрых и беззащитных телят и поросят?» Ответ был прост: «Мы вынуждены губить братьев наших меньших, ибо того требует наш инстинкт, наша природа, созданная бесчувственной эволюцией».

Этот мимолётный экскурс в детство что-то изменил в сознании Арины. Ей вдруг показалось, что она близка к разрешению поразившего её парадокса.

– Да, конечно, – прошептала Арина, глядя на тёмную воду какого-то узенького канала, – сама категоричность нашей убеждённости в праве на убийство неких «врагов» указывает на то, что в основе этого странного представления лежит врождённый инстинкт… инстинкт войны. Что делать? Мы продукт бесконечной и не знающей сострадания борьбы наших звероподобных предков за элементарное выживание. Стало быть, мне нужно не возмущаться, а смириться с реальной природой живых существ, к которым меня угораздило принадлежать.

Вот так, любуясь красотами города, возведённого на зыбком болотистом грунте, Арина подводила идейный грунт под план своей собственной жизни. И этот план уже смутно витал в её мыслях.

23

Их свадебное путешествие подходило к концу. Утром накануне возвращения на родину Арина проснулась чуть свет, обвела блуждающим взором роскошный интерьер в стиле раннего барокко и задумалась: будущее пугало своею неопределённостью. Кто на самом деле Григорий? Что она знает о нём? Лежащий рядом Никифоров, будто ощутив взгляд жены, открыл глаза:

– Господи, как же ты прекрасна! – еле слышно проговорил он. – И давно не спишь? – заметив странную серьёзность Арины, добавил: – Что случилось, Козочка?

– Милый мой дружочек Гришенька, нет ли у тебя каких-нибудь секретов, которые мне было бы неприятно открыть в ближайшем будущем? Этот вопрос, вообще-то, принято задавать перед регистрацией брака, но почему бы нам не исправить это упущение прямо сейчас?

Никифоров вздрогнул. Он не был подготовлен к такому прямому вопросу. Ему не хотелось открывать молоденькой девчонке все свои тайны. Но она была его женой, и он был в неё влюблён.

– Ты права, Козочка. Конечно, мы должны обменяться своими секретами, чтобы начать нашу совместную жизнь, та скать, с чистого листа. Но чтобы дойти до должного уровня откровения мне совершенно необходимо принять на грудь.

– Говорят, с утра не пьют, – усмехнулась Арина, – впрочем, у нас медовый месяц, и мы можем творить всё, что взбредёт в наши буйные головы.

Она встала, обнажённая и прекрасная, налила в бокалы из венецианского стекла французский коньяк, вернулась в постель и, облокотившись на высокое изголовье, украшенное вычурной резьбой позднего ренессанса, ласково проговорила: «За новую жизнь, мой премилый голубчик Гришенька!»

Арина немного отпила от своего бокала, обвела глазами окружающее великолепие и лежащего рядом преданного ей олигарха и снова почувствовала свою невидимую связь с великой российской императрицей.

Никифоров осушил бокал одним махом, потом резво вскочил, налил себе ещё коньяку и, не чокаясь, выпил. Вернувшись в постель, обнял супругу и наконец дождался волны опьянения.

– Ариночка! Козочка моя! Прости меня! Стыдно признаться, но я скрыл от тебя один очень важный факт… Мне ужасно тяжело об этом говорить, но, что поделаешь, ты должна это знать: я, видишь ли, э-э-э… типа бесплоден. Осложнение после перенесённой в детстве свинки, – он замолчал в ожидании бурной реакции жены.

– Бедный ты мой! – волна сострадания захлестнула Арину. – Но мы что-нибудь придумаем. У меня, к счастью, материнский инстинкт выражен несильно … по крайней мере, пока.

– В этом моём проклятии и причина, почему я не женился раньше. Те женщины, с которыми я имел дело до тебя, были обычными красивыми клушами, зацикленными на детях и семье. Но когда я увидел тебя и услышал твои речи, я понял, что наконец-то встретил ту единственную, ту прямую и не зашоренную, которую так долго и безнадёжно искал, и которая сможет принять меня таким, какой я есть, и простить мой ужасный дефект.

Никифоров налил себе ещё коньяку и, чокнувшись с бокалом Арины, выпил.

– Теперь твоя очередь колоться, – вытерев влажный лоб, произнёс он, будучи уверен, что у молодой женщины с такими честными и любящими глазами, нет и не может быть от него секретов.

– А ведь я, Гриша, тоже неполноценная. Во-первых, мои родители – люди, мне не родные, они удочерили меня, когда мне было меньше года. А, во-вторых,