Некоторое время Клавдий молчал. Женщина вновь опустила голову.

— Вы хотите поторговаться, Хелена? Вы? Со мной? Столь уважаемая мной женщина… или я неправильно понял?

— Правильно, — женщина смотрела мимо его глаз. — Чрезвычайное положение вызвано… непонятными изменениями, происходящими среди ведьм. Всплеск активности. Агрессия. Рост числа инициаций. Новые ведьмы огромной силы… их странная, прямо-таки противоестественная солидарность… Да?

Лицо Клавдия оставалось бесстрастным, однако это бесстрастие стоило ему значительный усилий.

— Я не инициирована. Но все же я ведьма, мой инквизитор… И достаточно начитанная ведьма. У меня есть предположение, которое кажется мне близким к правде. Вы можете сказать «не надо, я знаю сам»… Тогда я уйду, посрамленная. Но если… если мои соображения смогут вам помочь — зачем пренебрегать ими? Тем более, что это… от чистой души. Из одного только… хорошего отношения. Клянусь.

— Хелена, — медленно проговорил Клавдий, почесывая уголок рта. — Говорят, что последняя балетная премьера вызвала среди ценителей настоящий фурор? Врут?

— «Аисты», — сказала женщина шепотом. — Да, великолепные «Аисты»… Сколько вам нужно билетов? Когда?..

— Хелена, будь на моем месте другой человек… хоть бы и мой предшественник. Знаете, что бы он с вами сделал?

— Ему бы я не сказала… что говорю вам.

— Я должен быть польщен?

Уголки ее губ приподнялись:

— Вероятно, мой инквизитор.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.

— Говорите, Хелена.

Женщина резко набрала воздуха в грудь, так, что качнулся тяжелый золотой медальон в вырезе черного шелкового платья.

— Матка. Ведьмы от природы разобщены… Это дает им возможность… вернее, дает людям возможность сосуществовать с ними… чередуя войну и состояние вооруженного нейтралитета. Ведьмы — разобщенная туча ос… Но когда приходит матка, все меняется. Туча становится семьей. Единым мощным организмом со множеством жал. Стаей… война неизбежна, и… жестокая война. Но когда вы убьете матку, все вернется на круги своя.

Хелена Торка перевела дыхание. Клавдий вытащил сигарету, несколько секунд поборолся с приличиями — и, одолев их, молча закурил.

Хелена Торка напряженно улыбнулась. Извлекла из сумочки глянцевую пачку, щелкнула зажигалкой и затянулась тоже; ей явно сразу же сделалось спокойнее. Лицо чуть расслабилось, оттаяло, и на щеки вернулся еле заметный румянец.

— Я тоже люблю… старые рукописи, — Клавдий смотрел на собеседницу сквозь медленно тающее облако дыма. — Старые рукописи, страшные истории… Вы уверены, что «Откровения ос» — не подделка?

Женщина прикрыла глаза:

— Я уверена… Я рассказала, что знала. Как с этим поступить… Решайте.

Клавдий помолчал. Потеребил подбородок. Глубоко затянулся:

— Ваши… соображения не имеют той ценности, которую вы им приписываете. Боюсь вас огорчить. Я, конечно, не ведьма… но знаю куда больше. К сожалению.

Женщина молчала. Клавдию показалось, что сигарета в ее пальцах чуть дрогнула.

— Тем не менее я ценю вашу откровенность, — он вздохнул. Поймал ее взгляд, криво улыбнулся. — Отдадите в канцелярию список. Ваших талантливых ведьм. Подумаем, что можно сделать.

* * *

Ивга проснулась в холодном поту.

В коридоре горел свет — укладываясь поздно вечером, она забыла… а скорее, просто не захотела выключать лампочку. И теперь лежала, натянув до подбородка чужое одеяло, утопая в запахе прачечной, который исходил от чистого белья. И слушала, как понемногу успокаивается колотящееся сердце.

За окном стояла непроглядная темень. Кровать казалась нескончаемым белым полем, равниной под крахмальными снегами, Ивга чувствовала себя на ней случайным путником, замерзающим в сугробе. Ей и правда сделалось зябко — но холод шел изнутри.

Она поднялась. Ежась и вздыхая, натянула на голое тело свитер. Подошла к окну.

В соседнем доме горел единственный огонек. Кто не спит глухой ночью? Вряд ли поэт. Скорее больной, или нянька при малом ребенке…

Она содрогнулась, вспомнив свой сон. Хотя, в общем-то, ничего особенно страшного ей нe приснилось — просто девочка-подросток в куцем платьице и длинной вытянутой кофте. Будто бы она наклоняется над тележкой с горячими бутербродами и достает из разукрашенной железной коробки…

Тут-то Ивга и проснулась, дрожа. Не желая знать, что именно приготовила для нее девочка. Пусть ее.

Она включила свет; на часах было четыре утра — самое что ни на есть гнусное время суток. Хуже не бывает; маленький телевизор, приспособленный исключительно для того, чтобы смотреть его из постели, послушно мигнул экраном; здесь повторялись дневные сводки новостей, вертелись клипы с обнаженными красотками и мелькали рекламные ролики. Ивга присела на край кровати, обхватив голое колено. Что, если девочка с бутербродами отыщет ее и здесь?!

Ну и что такого, подумала она угрюмо. Что особенного… Рано или поздно придется определяться. Или Назар, или…

Мысль ее запнулась. Что, собственно, «Назар»? Подумать о Назаре упереться в тоскливый тупик. Уж лучше вовсе не вспоминать, голова, по счастью, круглая, к какую сторону повернешь — в ту и думает…

Ивга с трудом стерла с лица кривую, резиновую усмешку, от которой болели губы. Снова забралась под одеяло; отличная все-таки кровать. Необъятная, в меру жесткая, надежная, как цитадель. «Полигон для ваших фантазий»…

Она закусила губу. Со вчерашнего дня ее преследовало неприятное ощущение, будто она на постели — третья. Временами она даже видела чужую одежду, небрежно брошенную на пыльный ворсистый коврик; в ее воображении присутствовала груда кружевного белья, которой хватило бы на целый десяток пышнотелых баб. И — черный халат Великого Инквизитора, похожий на средневековую хламиду. И…

Дальше ее воображение не шло. Дальше был порог, перед которым любая фантазия отступала, вздрагивая и озираясь.

Сумела же она в момент большого страха представить ту ведьму в коричневом платьице — школьницей у доски?

Отчего же не попытаться вообразить Великого Инквизитора — нагим? Под одеждой-то все нагие… А складки пугающих одеяний одинаково скрывают и рельеф атлетических мышц, и немощную дряблость… И…

Мелькающий клип на экране сменился другой картинкой, музыка оборвалась, Ивга вздрогнула.

— …Да! Ведьмы! Вот уже неделю я ни о чем другом не слышу, только ведьмы, ведьмы!..

Лицо человека на экране оставалось размытым, распадалось мозаикой; человек сидел на садовой скамье, за спиной у него паслись на газоне голуби, а прямо перед носом торчал из-за кадра круглый черный микрофон в чьей-то руке. Голос человека казался капризным и одновременно властным; обладатель микрофона о чем-то негромко спросил.