– Никаких тем! И не хрен калемасить[54]! Никаких звонков! – с нескрываемой злостью жестко оборвал его мужик и решительно развернулся к выходу из комнаты.

Сема дернулся следом. На какой-то миг прилип к его спине в дверном проеме, и они оба исчезли из вида. А через секунду раздался громкий шум в прихожей. Мостовой шагнул вперед, но ноги его неожиданно подкосились, поехали в сторону. Ужалила острая боль в затылке. И он, теряя равновесие, судорожно вцепился в край стола.

Очертания предметов дрожали и расплывались – словно в нестерпимо душный полдень над раскаленной от жара безбрежной марью. И, бросив безуспешные попытки сфокусировать на них свой взгляд, он снова безвольно смежил веки. Судорожно сглотнул, с усилием проталкивая в легкие густой и спертый воздух. Перевалился на бок. Подтянул колени к подбородку и снова застыл в неподвижности, осторожно прислушиваясь к своим ощущениям.

Сознание вернулось сразу – микромгновенной яркой вспышкой. Словно какая-то неведомая сила грубо оторвала его от пола, подбросила вверх. Встряхнула, заставив моментально прозреть и оглядеться.

Чужая, совершенно незнакомая чисто прибранная комната с совершенно пустым полированным столом-раскладушкой посередине. Книжные полки. Стулья – по углам. Крепкий терпкий запах мужского одеколона, пива и табака.

Мостовой с минуту постоял, тупо озираясь, сдерживая подступившие позывы рвоты. Зажал рот рукой и бросился в прихожую. Но, едва переступив порог, споткнулся и со всего маха приложился лбом к входной двери. Забыв о тошноте, схватился обеими руками за ушибленную голову. Развернулся, и в его расширенных зрачках заплескался страх. В двух шагах от него, уткнувшись носом в пол, на животе, подобрав под себя руки, лежал мужик в распахнутом драповом полупальто. И из его спины, точно между лопаток, по центру темной неровной лужицы торчала наборная эбонитовая ручка самодельного ножа. Андрей облизал пересохшие губы, провел ладонью по лицу. Поднес ее к глазам, и в груди похолодело. Она была в крови! Сорвался с места. Сдернул какую-то одежку с вешалки и, перекинув ее через плечо, одним уголком, стараясь не прикасаться к лужице крови на спине мужика, осторожно протер цветные квадратики наборной ножевой рукоятки. Отпрянул назад. Швырнул дерюжку в сторону. Еще раз огляделся. Схватил пакеты с купленными в столовке продуктами и, полою куртки аккуратно приоткрыв незапертую дверь, скользнул на лестничную площадку. Замер, напрягая слух. И тут же услышал топот где-то внизу – через два-три пролета. Метнулся вверх по лестнице. Быстро и тихо, стараясь держаться поближе к стенам, проскользнул на последний этаж и облегченно вздохнул – на квадратном, утопающем в потолке, обитом жестью чердачном люке не было никакого замка.

– Так чьи, ты говоришь, орелики эти кровожадные были?

– Алины Савченко. У нее в «Нюансе» Дорофеев тогда начальником охраны числился. Ну, и по совместительству – альфонсом. Хотя, Андрей Степанович, там не сразу и понять-то можно было, какая же должность для него – главная… Она же баба, как ты знаешь, и сейчас еще на передок неистовая. А тогда – тем более. Она же в каждую ширинку при толковом мужике заглядывала, Катеринка наша неуемная. Ей же одного Савы никогда не хватало.

– Так это она с Глотовым тогда тайгу делила?

– С ним и делила. Решила всю добычу дериватов под себя подмять.

– А при чем тут шишкари? Это вроде не одно и то же?

– Не одно, но тоже – в тему. Лишняя копейка, как известно, – с боку не припека. Вот она издалека и подбираться стала. Так сказать – очередной акт устрашения. Чтобы, значит, Глотов посговорчивее был. Ему же, сам понимаешь, уступать ей лакомый кусок никак не хотелось. Вот и ерепенился изо всех его тщедушных сил.

– И как же ей удалось тогда сухой из воды-то выйти?

– Да очень просто, Степаныч. На суде выяснилось, что Дорофеев уже полгода как из «Нюанса» уволен. Да еще с неслабой формулировкой – за систематические нарушения трудовой дисциплины. То есть все эти последующие разборки в тайге – его сугубо личная инициатива. А она к этому формально никакого отношения не имеет. Естественно, никто в это не поверил, но никакие подозрения, как известно, к делу не подошьешь. Так и сошло ей с рук. Да еще поговаривали, что там и Арутюнян за нее нашим неподкупным служкам Фемиды по ходу щедро мазанул. Сам же знаешь, как это у них бывает. По таксе. В порядке вещей.

– Арутюнян? – без всякой интонации, словно между делом, переспросил Сазонов, а внутри уже все ликовало: «А вот они и армяне – нарисовались! Один конец-то все-таки нашелся!»

– Он самый – наш Самвел Вагранович – собственной персоной.

– Она вроде, Паш, после того, когда Савченко на зону определили, к нему переметнулась?

– Да есть такое стойкое мнение в народе, – рассмеялся Кислов. – В нашей же деревне ничего никогда не скроешь. На одном конце чихни – на другом откликнется. Он ее, по слухам, в администрацию и пристроил. Так сказать – свои глаза и уши. Чтобы нос по ветру держать, если что-то дюже вкусное отломится да с воза Тошиного упадет. Подхватить чтоб вовремя, пока другие не заметили.

– Ну, это понятно. Ладно, Паша, пока спасибо. Как только вернешься – сразу же ко мне заскочишь. Может, к тому времени еще какие-то вопросы к тебе появятся.

– Хорошо, Андрей Степанович. Сразу и подъеду.

Закончив разговор с Кисловым – к концу дня удалось-таки дозвониться, Сазонов надолго задумался. Теперь он уже был практически уверен в том, что второе появление на сцене армян вовсе не случайно. Уже можно было с большой долей вероятности предположить, что, прибившись под крыло Арутюняна, Алина Савченко с его помощью решила все-таки раз и навсегда свести счеты со своим старым недругом. Как и всякая баба, она наверняка причину всех своих бед дальше носа и не ищет, а потому Мостовой для нее, по идее, и есть та самая отправная точка всех ее последующих мытарств, та самая кость в горле, что до сего дня отравляет ей сам факт ее существования. И пока она с ним не расправится – покоя в ее душе не будет. Но вот дальше, дальше-то – сплошные потемки.

«Если предположить, что она его давно нащупала, – старательно анализировал Андрей Степанович, – то почему тогда сразу же и не разделалась? Почему так долго выжидала? Три года – срок немалый. Да полугода бы за глаза хватило, чтобы все окончательно улеглось и благополучно забылось, и связать с нею смерть Мостового было бы уже абсолютно нереально. То обстоятельство, что он после всей этой таежной истории жил в приграничной полосе, – тоже не аргумент. Не сидел же он там сиднем, совсем безвылазно? Обязательно выезжал. И не раз. Значит, у боевиков Арутюняна была масса возможностей его достать. Да легче легкого! Почему же тогда не достали? Что помешало? Их в нерешительности и неспособности не обвинишь. По всему району кровью наследили. Нет. Не срастается. Все-таки похоже на то, что в поле ее зрения он опять появился совсем недавно. Скорее всего – после происшествия с Сукоткиным. Но тогда напрашивается простой вопрос – откуда у нее появилась уверенность в том, что к этому причастен Мостовой? Ведь даже у меня до сих пор одни предположения. Я и шефу о нем упоминал пока только вскользь как об одном из многочисленных, да и то притянутых к делу буквально за уши кандидатов в подозреваемые… А, впрочем, зачем ей такая уверенность? Появилось смутное подозрение, и мигом поехали по старому адресу арутюняновские басмачи? Проверили и наткнулись? И все равно даже для самых смутных подозрений должна быть хоть какая-то существенная предпосылка. Тогда какая?»