– А может, сбежим? – пробормотала Невзгода. Хорошо ей говорить – меньше всех досталось.

– Да хрен теперь сбежишь. Эти псы натасканы, слов не понимают. У них в каждой секте есть рабы, а есть «продвинутые», то бишь перспективные: этих учат драться, стрелять, убивать. Идеальные киллеры, между прочим. Зря их, что ли, ГБ курирует?

– Вспомнил, – просвистел пробоиной в зубах Борька. – У этих ребятишек отделения были в крупных городах Сибири. А оскандалились, кажется, в Иркутске в девяносто восьмом. «Подготовленный» молодой отмороз вырезал соседскую семью. Зашел якобы позвонить – с ножом из столового набора. Деда с бабкой непосредственно в прихожей оприходовал, мамашу на кухне – она у плиты стояла, не слышала ничего; а потом за внучкой по квартире гонялся, пока не догнал. Для практики, видать... Опера копнули – а там такое творится... Естественно, следствие, суд. Еще троих взяли. Пришлось выселяться – и сотни три, твоими словами, «перспективных» подались в Якутию – «город Будущего» строить... Как же они назывались?.. Не то «Племя Возрождения», не то «Духовная Революция»...

– Ага, – презрительно фыркнул Сташевич. – Все разрушится по ходу апокалипсиса, а этот городишко уцелеет, взметнет знамя господне и всем покажет.

Какого черта они нагоняли тоску? Мало того что свирепые лбы по бокам (я бы значки таким на грудь вешала: «Хочешь подохнуть? Спроси меня, как»), так еще и в туалет не сходила. Я чувствовала, что защитный экран «контузии» начинает ослабевать, и в голову вселяются привычные кошмары.

Травяные заросли давно закончились. Мы шли параллельно берегу, обходя обрывистый утес. Тропу топтали явно двуногие. Обойдя холм, мы влились в сосновый бор, который неожиданно расступился, словно занавес на сцене. Вырос поселок.

– Так и есть, – вздохнул Борька, – бывший лагпункт. Готов держать пари, здесь имелась дорога на Магалай. Пока быльем не заросла.

Если в лагере во времена, когда страна оказалась в интересном положении, были также вышки и ограды, то сейчас их благополучно снесли. Иллюзия «вольного» города сохранялась – правда, не совсем убедительно. Поселок лежал в узкой долине между лесистыми холмами, на берегу ручья. До Хананги по прямой – метров сто. Вроде бы и рядом, но река за холмом, и плывущие по ней никогда не увидят местных придурков. Это умно.

Посреди поселка стояло здание свежей постройки. Окрашено зеленой краской, нижний этаж мощнее второго, на втором – резные наличники, наверху – вроде крохотной башенки с узкими оконцами. («А вот и Храм, – проинформировал Борька, – он же резиденция Учителя и пулеметное гнездо».) На задворках Храма – два обветшалых барака, отремонтированная двухэтажка, множество каких-то курятников, свинарников, коровников. В стороне осталось картофельное поле. Несколько молодых людей смиренного вида и разного пола ползали на корточках, пропалывая жиденькую ботву (картошка в нашей зоне рискованного земледелия навязчиво напоминает горох). Очевидно, трудотерапия в этом городе Будущего решительно не предусматривала малую механизацию (тяпку). За полем потянулись дощатые склады, амбары, смоленые бочки для копчения. Под навесом сушилось мясо – тонко нарезанные фрагменты туш висели стройными рядами, а трое «просвещенных», в грубых рабочих комбинезонах, не поднимая на нас глаз, разделывали очередную «жертву». Белокурая девица с бледным, нервно тикающим лицом в их компании смотрелась немного странно. За коптильней стояли дровяные склады, крытая брезентом лесопилка. Перед Храмом просматривалась круглая щебенистая площадка, окаймленная бордюрами из горбыля. На севере – опять огороды: чахлая свекла, морковкины метелки, картофель – вплоть до холмов, заросших пушистым хвойником.

– Как они зимой-то здесь выживают? – прошептала Невзгода.

– Печки топят, – буркнул Борька, – молятся, медитируют. Сутками сидят и думают о том, как в точке тантьен, ниже пупка, образуется энергия. Из чего возникает жизнь и куда катится. Иногда снег отгребают. Продвинутые охотятся, по мишеням постреливают... Кстати, не удивлюсь, если в этом гадюшнике обнаружится спортзал.

– И дизель-генератор, – добавил Сташевич. – Мазут покупают у магалайцев: наверняка им привозят. Не сидеть же без света.

– А связь у них есть? – спросила я.

– Безусловно. Третье тысячелетие, дорогуша – где ты видела преуспевающих бизнесменов без средств связи? И радиорубка, и радиоточка, и спутниковое телевидение для избранных. Но нам до связи не добраться, не обольщайся. Кругом охрана...

Нас загнали в низкое строение, похожее на сарай (за сараем я отметила две ржавые цистерны и мимоходом удивилась: зачем они у столь убогой постройки?). Но внутри сарая все было серьезно: бетонные боксы, под ними – сырое подвальное помещение с зарешеченным оконцем у потолка. На полу – обветшалая матрасня, в двери – глазок для подсматривающего. Над дверью – лампочка, заросшая плесенью. Со времен воцарения в стране ГУЛАГа это светотехническое изделие, пожалуй, ни разу не включали.

Охранник подтолкнул замешкавшегося в дверях Турченко, холодно оглядел нас, сгрудившихся под оконцем.

– Ну, скажи что-нибудь, – попросил Борька.

Цербер смерил его равнодушным взглядом и вышел из камеры, хлопнув дверью. Засов не скрипел, задвинулся мягко – видимо, им часто пользовались и периодически смазывали.

Помолчали, свыкаясь с полутьмой.

– Хорошо проводим выходной день, – заметил Турченко.

Камера была довольно необычной. Из стены торчали ржавые концы арматуры. На потолке имелся люк непонятного назначения. Пол камеры был утоплен относительно уровня порога сантиметров на двадцать. Вровень с низом двери тянулась полустертая полоса, а на ней напротив входа выделялось круглое отверстие, заросшее сохлой грязью.

– Крыс запускают, – задумчиво почесал щетину Сташевич. – Чтобы скучно не было.

– Или нервные паралитики, – предложил не менее бодрую версию Турченко.

Борька осторожно прикоснулся к запекшейся ране на губе.

– Болит, зараза... Ладно, господа сидельцы, строить гипотезы не будем... – Покосившись на дверь, он понизил голос: – Проведем инвентаризацию. Вынимайте у кого что затырено. Ножи, булавки, боеприпасы...

Явно смущаясь, Сташевич полез за обшлаг рукава и извлек бритвенное лезвие в упаковке.

– «Нева»? – кисло осведомился Борька.

Сташевич виновато улыбнулся.

– Обижаешь, начальник. «Спутник». Для бритья подходит.

Я не мужчина, конечно, к огромному облегчению, но, подозреваю, это высший пилотаж – побриться лезвием, не вставленным в станок.

Турченко нашел в тайнике за подкладкой складной «Викторинокс» с полезным сапожным шилом. Невзгода – пилку для ногтей. Я – моток очень тонкой рыбачьей лески загадочного происхождения.

– Ну, вы, блин, даете, халтурщики, – обозрев все это благолепие, расстроился Липкин. Всунул руку в левый рукав и произвел на свет небольшой «складишок» с кнопочным устройством. – И у нас в активе негусто, но чем богаты... Грамотно шмонают божьи люди, едрить их...