Ее пальцы стиснули мой локоть.

– В прошлом месяце Роже умер, – тихо сказала она. – Я хотела, чтобы кто-то узнал правду: мою, его. Ты видел сегодня, как волны в два счета стерли с песка детский рисунок? Мне хотелось, чтобы моя история не исчезла в морской пене, чтобы она хоть немного удержалась в памяти, твоей памяти.

По возвращении в Париж я каждый день отправлялся в Люксембургский сад, чтобы разглядывать деревья, или, скорее, как требовала мадам Пылинска, смотреть, как играет ветер в листве. Занятие это меня утомляло, тем более что из головы не выходили признания Эме, которая вернулась в Лион.

Когда в субботу я позвонил в дверь мадам Пылинской, она прямо с порога спросила меня повелительным тоном:

– Вы политеист?

– Что?

– Лично я монотеистка. Я люблю единственного композитора: Шопена. Убеждена, что меня послали на землю, чтобы играть и слушать Шопена. А вы?

Протиснувшись в темный коридор, я ответил:

– Мадам Пылинска, полагаю, что я политеист. Я поклоняюсь разным богам: Бах, Моцарт…

Потупившись, она великодушно согласилась:

– Что ж, такое отклонение приемлемо. Шопен обожествлял Баха и Моцарта.

Я продолжил свой список, не замечая, что перечисление ее уже раздражает:

– Шуман…

– Допустим! Он пришел к выводу, что Шопен гений.

– Шуберт, Дебюсси, Равель…

– Дебюсси и Равель очень многим обязаны Шопену, они нередко говорили об этом. А еще кто?

Она напряглась, с трудом принуждая себя держаться благожелательно. Ей был невыносим не сам факт существования других композиторов, а то, что их ставят в один ряд с Шопеном.

– Ну вот… – Малость покривив душой, я завершил свой перечень.

Она с облегчением вздохнула и села за рояль.

– Возьмем эту прелюдию. Сначала я сыграю ее, а потом уступлю вам место.

Пока мадам Пылинска перебирала клавиши, с потолка на этот зов начал спускаться паучок. Протягивая нить, он замедлил свое падение в полуметре от струн рояля и завис. Кого он подстерегал? На кого нацелился? Пока звучала прелюдия, он висел в воздухе, перебирая изящными лапками. Я хотел было указать на него мадам Пылинской, но она, взяв последний аккорд, бросила тоном, не терпящим возражений:

– Теперь вы.

Я сел на ее место. Не успел я сыграть первую строчку, как она крикнула:

– Стоп! Я слышу каждую тактовую черту. Rubato![29] Rubato!

Я пытался выполнить ее требование, добиваясь rubato, этой излюбленной романтиками (в отличие от венских классиков школы) ритмической свободы. Я избегал сильных долей, стараясь не подчеркивать начало такта, уходя от жесткой регулярной метрики, от метронома. Это rubato, заимствованное время, представляло собой мелкую кражу, способ сокращать длительность предыдущей или последующей ноты, ускоряя или задерживая ее наступление.

– Стоп! Я просила rubato, а не бортовую качку на корабле.

Я начал сначала.

– Стоп! – Вновь прервала меня мадам Пылинска. – Вы сеете во мне сомнения: разве погода на этой неделе не была благоприятной для rubato? Дул ветер?

– Да. Но какое отношение…

– Левая рука – это ствол дерева, крепкий, надежный, непоколебимый, тогда как в верхах, в правой руке, трепещет листва мелодии. Разъедините ваши руки, они должны жить в разном ритме, как кора и ветви. Помешайте им замедлять и ускоряться одновременно, разделите их. Извлеките урок из ваших наблюдений за деревьями в Люксембургском саду!

Исполненный старания, я тщился следовать ее указаниям, но мне не удавалось раскрепостить воображение.

– Слишком много силы, мускулов, энергии, – заключила мадам Пылинска – мне казалось, вы более мягкий, гибкий, пластичный. – Она поправила прическу. – Перед следующим уроком займитесь любовью.

– Чем, простите?

– Вы прекрасно слышали, что я сказала, вы ведь просто одеревенели, а не оглохли. Я хочу вас раскрепостить. Приходите после любовного свидания.

Оглушенный, я молча протянул ей деньги. Провожая меня к выходу, она, заметив мое состояние, пояснила:

– В Польше у меня была подруга с аналогичной проблемой – Магдалена, певица, лирическое сопрано, идеальный голос для Мими, Лиу, Мадам Баттерфляй, Маргариты или Манон[30]. Такая квадратная, чисто метательница копья, – впрочем, с правильно подобранным сценическим костюмом это не так страшно. Представьте, Магдалена прекрасно брала верхние ноты, если незадолго до выхода на сцену занималась любовью. Да, именно! При этом условии ее си-бемоли звучали почти божественно, сочно, насыщенно, сияюще. А иначе они напоминали свист локомотива.

– И что?

– Богдан, ее муж, каждый раз сопровождал ее в театр и разогревал ее верха в гримерке. Она получала все более престижные контракты: Варшава, Познань, Вроцлав, Вена, Берлин… Театры готовы были драться за нее. Богдан оставил свою автомастерскую, чтобы полностью посвятить время ей. Увы, она взялась за Вагнера, и Богдан облысел.

– Какая тут связь?

– Вагнер – это оперы, часами исторгающие децибелы, адские перерывы между действиями… Чтобы жена чувствовала себя уверенно, Богдану приходилось в каждом антракте возобновлять работу. Выброс тестостерона. Больше секса – шире плешь. А потом она подписалась петь в тетралогии, и это доконало Богдана. Сердечный приступ. Кровоизлияние в мозг. Кресло-каталка. Занавес! – Она пробормотала: – Вагнер – это очень скверно для здоровья. Композитор, чреватый инфарктами и варикозом.

– Почему варикозом?

– Певице приходится проводить по четыре часа на ногах: выстаивать на сцене в сандалиях на плоской подошве, в пятнадцатикилограммовых доспехах со щитом и копьем: при этом жуть что творится с циркуляцией крови! Если бы в антракте «Валькирии» Богдан сплоховал, Магде был бы гарантирован провал… Она отказалась от певческой карьеры, утверждая, что ее верхние ноты не стоят жизни мужа. Ну, это официальная версия… Если берешься играть юных дев, а при этом тебе перевалило на шестой десяток и ты весишь сто кило, это чревато… нет, лучше помолчу… Из христианского милосердия!..

– Мадам Пылинска! Да вы смеетесь надо мной?!

Она остановилась, шокированная моим замечанием:

– Когда речь заходит об искусстве, я никогда не шучу. Этой женщине был необходим секс, чтобы обеспечить верхние ноты, вот и все. Оргазм давал ей силы и позволял расслабиться, а диафрагма при этом эффективно поддерживала дыхание. Классический прием. Однако есть певицы похитрее прочих, такие поют долго.