Кто-то, теряя любимых, стремится сохранить каждую мелочь, каждое напоминание о них. А для кого-то эти напоминания невыносимы. К несчастью для меня, отец относился к последнему типу. Желая облегчить боль потери, он избавился от всего, что напоминало ему о матери. Что-то попросту выбросил, а то, что выбрасывать было бы неразумно, драгоценности например, — продал. В том числе и алмаз на золотой цепочке, который мама носила не снимая. Ей нужно было завещать, чтобы ее похоронили вместе с этим камнем, но она посчитала, что правильнее будет оставить его мне.

Ее письмо стало для меня откровением. Я не помнил описываемых в нем событий. Лишь после прочтения в памяти всплыли какие-то образы: солнечный день, радостный бег по чистому белому снегу, смех… треск ломающегося под ногами льда, обжигающий холод, темнота. Мне было тогда около четырех. Отец был в отъезде. Мы гуляли с мамой у пруда, и я нечаянно, а может, и специально, забежал на присыпанный снегом лед, слишком тонкий, чтобы выдержать даже вес ребенка. Когда меня вытащили из воды, я уже не дышал. На счастье, недалеко от поместья жила старая колдунья. О ней рассказывали небылицы, и моя мать не нашла иного решения, кроме как поверить в эти сказки. Меня принесли в избушку ведьмы, и старуха сказала, что сможет помочь. Сказала, что дух мой еще не отдалился от тела, а тело не претерпело необратимых изменений, и их, дух и тело, возможно воссоединить. Она вернула меня к жизни, а для привязки к миру живых ей потребовалась какая-то вещь. Что-то, что я смогу хранить до старости, и то, что, в свою очередь, будет хранить меня. Мать предложила бриллиант: что может быть прочнее? А случившееся держала в тайне ото всех, щедро оплатив молчание старой ведьмы и того единственного слуги, что сопровождал нас на прогулке и помог достать меня из-подо льда. Она не хотела, чтобы отец узнал, что она едва не потеряла сына.

Я не сразу поверил в прочитанное. Разумнее было предположить, что тогда я впал в глубокий обморок, а ведьма отогрела и отпоила меня какими-то снадобьями. Но вскоре мне пришлось пожалеть о своем скептицизме. Через две седмицы после того, как я получил письмо, меня свалила неизвестная болезнь. Целый месяц я провалялся в постели, мучимый лихорадкой и жуткими болями в груди, а лекари не могли даже сбить жар. Потом я узнал, что в то время новый владелец алмаза отдал его в работу гранильщику, чтобы придать камню более четкие контуры. Его огранили в форме сердца. В этом есть какая-то насмешка судьбы: алмазное сердце, неразрывно связанное с моим собственным. Жизнь, которую я стремлюсь вернуть себе уже несколько лет.

Отцу я так ничего и не рассказал. Во-первых, мне хотелось сохранить тайну матери. А во-вторых, я не решился сообщить ему, что он сам отдал судьбу единственного сына в чужие руки. Может, я слишком сентиментален. Может, самонадеян. Одно могу сказать: удачливым меня в любом случае не назовешь…

Тихо, время от времени прерываясь, чтобы отпить немного чая, Ула пересказала уже известную мне историю, напоследок обругав старую ведьму.

— Хотя, может, и не со зла она. Может, и не видела другого выхода. А у Лизы и подавно иного пути не было — ради своего ребенка мать и не на такое пойдет. Так что я ее не виню и не винила никогда. Другое дело, что от мужа утаила. Хотя… И тут я ее понимаю. Рэйк весь в отца, суров бывает без меры. Кто знает, как бы он это принял? Боялась она.

— Отца боялась, а тебя — нет? — Я помнил, как робела мать при свекрови.

— И меня боялась, — согласилась нэна. — Только кого ей было о помощи просить? И слово она с меня взяла, что никто ничего не узнает. Знала, что молчать буду. Я и молчала… А Рэйк, стало быть, камень продал?

— Да.

— Зря она меня не послушала. А я, как чуяла, предлагала ей тут алмаз оставить. Я б его в священной земле схоронила — никто не нашел бы. А теперь что? Кому продал, хоть знаешь?

— Знаю, — не очень уверено ответил я.

— Что ж до сих пор не забрал?

— Пытался…

Коротко, не вдаваясь в подробности, я поведал бабушке о путешествиях алмаза по Вестолии и моей погоне за ним.

— Как будто нарочно он мне в руки не дается!

— Отчего «как будто»? — задумалась Ула. — Это тебе не стекляшка бездушная, живой он теперь, с характером. И что в руки не идет — неспроста. В беду вот тебя втянул…

— Почему ты мне ничего не рассказала, когда мамы не стало?

Нэна неопределенно пожала плечами, и я не стал больше спрашивать.

Она ведь только с виду обычная, а сама живет меж разных миров, на равных общаясь с живыми и давно умершими, с людьми, волками и духами древних стихий. Вот сейчас сидит рядом, а на самом деле, может быть, слушает не меня, а голос горного ветра, приносящий ей вести со всего Ро-Андира, а то и со всего мира. И если ничего не сказала, у нее были причины. Только я эти причины вряд ли пойму.

— Добавить ничего не хочешь? — спросила она, подливая чай. — Из-за чего на Тропу вышел? Что за девицу с собой привел?

Я не собирался посвящать нэну в свои проблемы, но неожиданно выложил все как на духу. Может, она или ее друзья-духи подскажут, как быть дальше?

Но в ответ на мою откровенность она покачала головой, а от предложения вместе просмотреть злосчастные бумаги отказалась наотрез.

— Не моего это ума дело.

— Так что, ничем не поможешь?

— Отчего не помогу? Отцу твоему весточку пошлю, что сын его жив-здоров. А заодно всем нашим, что среди людей живут, клич кину: найдут твоего Унго. А я уж тебе к нему Тропу открою. Все ж вдвоем легче будет правду искать. Но сперва реши, что с девочкой делать станешь. Страху она уже натерпелась сверх меры, а дальше и не такое случиться может.

— Знаешь, нэна… Может, Сане у тебя пока остаться? Идти ей, как я понял, некуда…

Я ожидал, что она откажет, и уже приготовил длинную и убедительную речь, но нэна неожиданно согласилась.

— Пусть остается, если захочет. Мага в ней сразу не углядишь, а я и припрячу чуток: никто не распознает, если колдовать не вздумает. А там, может, и подучится у меня чему — любознательная она у тебя, травами опять же интересуется.

— Спасибо.

Одной проблемой меньше — уже легче. Помоги Создатель, чтобы и остальные разрешились так же просто.

День пролетел незаметно: мы пришли в поселок еще до полудня, визит к вожаку отнял пару часов, а разговор с Улой затянулся до вечера. Уже начинало темнеть, и нэна достала свечи. Две, высокие и толстые, дававшие яркий и ровный свет, поставила на стол, словно приглашая меня не откладывать и заняться наконец документами из шкатулки.

Я не стал с нею спорить. Разложил перед собой бумаги, поводил над ними рукой, доверяя выбор случаю, и схватил наобум первую попавшуюся. Развернул свернутый трубочкой лист и с удивлением перечитал стандартный, по годам учебы знакомый текст дворянского патента. Законный документ. А бурый оттиск человеческой ладони подтверждал это лучше трех имевшихся печатей и превращал бумагу в фамильную реликвию. Но Виктории-то какая в ней была выгода? Или не все хранимое дэйной Солсети следовало относить к ее преступным замыслам?