– Нас здесь не будет. А даже если будем – я не возьму трубку.

– Давай встретимся.

– Нет. – Она покусала губу. – Все кончено, Ванечка.

– Кончено? – Я не мог поверить своим ушам. – Зачем же мы тогда вчера, здесь…

– Это было последний раз.

– Вот как? – Мое лицо закаменело. – Опять – в последний? Да у нас только и были они, последние разы!

– Да, но этот – самый последний.

Голос ее звучал холодно и строго, словно она выносила приговор. Ее тон, честно скажу, разгневал меня.

– Ну, что ж. Это твое решение. Навязываться не буду.

И тогда я схватил с вешалки куртку в охапку, распахнул дверь комнаты и понесся по коридору. Я был взбешен, но все-таки ждал и надеялся: вдруг остановит. Она не остановила.

Я совладал с дверным замком и, шандарахнув, как юнец, дверью, скатился по лестнице…

Моей решимости – забыть ее и вычеркнуть из памяти навсегда, хватило ровно на три дня.

Наступила суббота, и я спозаранку отправился к ней. Туда, в коммуналку.

Я снова понял: не могу жить без нее. И никто, кроме Наташи, мне не нужен. И я готов на все: простить, забыть обиды, и убить мужа, и даже ползком пересечь государственную границу – пусть убивают…

Я вышел из метро на «Пушкинской». На Тверском бульваре уже установили елку.

Во МХАТе давали «Синюю птицу», и юные зрители, за ручку с мамами, папами и бабушками, спешили к театру от метро.

На улице Герцена было оживленно. Провинциалы, в особенно большом количестве наплывшие в столицу в преддверии Новогодья, кочевали обычно меж вершинами треугольника ЦУМ – ГУМ – «Детский мир», однако залетали и сюда, то ли по ошибке, то ли с целью купить пирожных в знаменитой кондитерской.

Разумеется, я запомнил адрес Наташи. Я не представлял, что скажу ей, когда она откроет дверь. И не думал, как поступлю, если вдруг отворит муж.

Но дома никого не оказалось. Я трезвонил, но за дверью молчали. Ни шагов, ни шороха.

Я спустился и долго глядел на окна ее комнаты снизу, со двора. Гардины плотно задернуты, и ни малейшего шевеления за ними.

Я ушел. Прогулялся по Герцена, погрелся в магазине «Ноты», ознакомился с фотовыставкой в окнах ТАСС: грандиозные манифестации протеста против размещения крылатых ракет на базе в Гринем-Коммон и «Першингов-2» в ФРГ. Побоища с полицией. Аресты.

«Она не права, – подумалось мне. – Зачем искать счастья на чужбине, когда можно, в принципе, устроиться и здесь?.. И прав, скорее, Вознесенский, который для «Юноны» написал (а Караченцов пел): «Российская империя тюрьма, но за границей та же кутерьма…» Господи, ну зачем ей-то бежать? Муж ее диссидент? Или его завербовали? Или (фантазия опять начала буйствовать) ей самой такой сладкой показалась буржуазная жизнь – пусть и с арабским акцентом? И она решила бежать, а муж только следует за ней? Можно его понять. Я ради НЕЕ, во всяком случае, готов пойти на все. И даже Родину продать».

Я вернулся во двор, в подъезд, и снова поднялся в квартиру, и опять звонил, и стучал… А потом опять гулял, дожидался вечера, съел подгоревший шашлык и выпил сотку водки в шашлычной «Казбек»… Затем на столицу легли сумерки, слабо озаренные снегом и редкими фонарями: не было тогда ни светящихся вывесок, ни витрин, ни реклам, ни уличной подсветки…

В шесть вечера она так и не появилась. И в полночь тоже. Я сдался и сдал свой пост – неизвестно кому: ночи? городу? фонарям? Я решил, что клин клином вышибают, и сумел поймать такси, за червонец купил у водилы бутылку «андроповки», и отправился в общагу.

Я разбудил Юрку Кашина, моего стройотрядного командира двухлетней давности, – он встретил меня радушно. Он теперь учился в аспирантуре, а главное, был секретарем факультетского комсомольского бюро. Юркина карьера уже неслась на всех парах. Командир подогрел жареную картошку, настрогал вареной колбасы, и мы пили с ним до четырех утра, все сбиваясь на тему, какие бабы сволочи.

В воскресенье, с похмелья, полегчало; понедельник прошел как в тумане, а во вторник я сызнова, словно верный пес, отправился на Герцена. Уже мало на что надеясь.

Будний день, но о работе я думал меньше всего. Для всех нас, кроме редких карьеристов, вроде Юрки, служба тогда мало что значила. Я позвонил с утра в свой НИИ, сказал: беру отгул, и меня без звука отпустили. И отгула было не жалко, я успел накопить их уже дней тридцать: за работу в пионерлагере и на постройке овощного магазина.

А тут мне пришла новая идея: письмо! Неважно, что скажет и подумает муж, и пусть я даже скомпрометирую даму, но разве я не мастер слова, разве не смогу подобрать глаголы, чтобы прожечь ее сердце, чтобы она поняла, что должна быть со мной!.. Ох, чистое безумие!..

И вторник повторился по сценарию субботы: пустая квартира, звонки, стояние под окнами, прогулки вокруг дома… И под конец, опять под полночь, – как белый флаг отчаяния – письмо вброшено в почтовый ящик, а клочок записки лег под дверь ее коммуналки.

А в пятницу я твердо решил: это – последний раз. Опять спозаранку позвонил на работу: я беру отгул. И, чтобы обмануть судьбу, поехал – пусть и дальше, и с пересадкой – не до «Пушкинской», а до «Библиотеки Ленина». Прошелся по Герцена мимо целую вечность закрытого Зоологического музея, мимо желтых стен журфака и студенческого театра МГУ.

И я, по всей вероятности, судьбу обманул. Перемены случились – да только непонятно, в какую сторону.

Дверь в заветную квартиру мне открыли – на первый же звонок. Прошуршали шаги, щелкнул язычок.

На пороге стоял мужчина лет тридцати пяти, в костюме, шерстяной жилетке, галстуке.

От непредвиденности происходящего я потерял дар речи.

– Вам кого? – Мужчина смерил меня с головы до ног змеиным взглядом.

– Наташа дома? – спросил я совсем по-школьницки.

«Это – муж? – лихорадочно пронеслось в голове. – Слишком уж вид цивильный, да и старый он… Значит, сосед… А может, вернулся хозяин комнаты, что она снимает?..»

– А кто такая Наташа? – неожиданно поинтересовался мужик.

Я запнулся.

– Она живет здесь… Жила… Вон в той комнате…

Я показал рукой ему за спину, Натальина дверь была самой первой по коридору.

– Не знаю я никакой Наташи, – по-прежнему угрюмо буркнул галстучный и потянулся захлопнуть дверь.

– Стойте! – закричал я и вставил ботинок в щель. – А кто вы?

– А тебе-то какое дело?

– Понимаете, мне она очень, очень нужна. Это вопрос жизни и смерти. Я заплачу вам, если поможете мне ее найти.

– Ну, ты сказал!.. – смягчился мужчина и открыл дверь шире. – Заплачу!.. За деньги, конечно, спасибо, только я тебе и бесплатно повторю: Наташи никакой не знаю. Я – сосед, понял? Живу в другой комнате, а в той, что ты показал, тоже Наталий никаких не проживает.