— Нет, это ж надо, это ты только, Катька, так можешь, — ворчал Кравченко, устав наконец восхищаться пейзажем, — приехать на море и переться на какой-то кладбищенский пруд. Тут же сплошные жмурики кругом, — он кивнул на ровную лужайку, простиравшуюся до самой рощи. — Это старое немецкое кладбище Вальгумберг.

— Откуда ты название знаешь? — удивилась Катя — Серега просветил. Он за те дни, что один был, все тут облазил. Дурной славой, между прочим, этот погост в старину пользовался, ой, дурной… Еще со времен чумы. А ты меня в такое место гиблое отдыхать тащишь.

— Я? Это ты на пруд хотел. А что.., тут и чума была?

— Лет двести назад. — Кравченко зевнул. — А может, это все байки для туристов.

— Да тут и туристов-то нет, чтобы вот так специально для них сочинять.

— Ну, это сейчас нет. А прежде… Прежде, Катька, тут, на косе, тучи отдыхающих роились со всех концов великого Союза. Золотые были денечки для местных, как в Крыму, — комнаты нарасхват, койки даже шли нарасхват. А сейчас — анклав, он и есть анклав. Дорого, добираться неудобно, то-се. Литва вот границу свою захлопнет, и совсем тут не будет ни души. Ты вот тогда мне, вечером-то, говорила, — Кравченко вздохнул, — место тут не очень. Нет, места тут, Катя, отличные. Только вот для нас они чужие. Одно слово — Пруссия. И как там ни называй Пилькоппен — Морским, Росситтен — Рыбачьим, а Кранц — Зеленоградском, все равно места эти останутся такими же, какими они были до нас. Дед мой Кенигсберг брал. — Кравченко, щурясь, смотрел на церковный шпиль, освещенный солнцем. — Сколько тут солдат тогда полегло, в сорок пятом. И наших, и фрицев, сколько крови пролилось на этой полоске песка… У меня тут у самого странное чувство возникает иногда, какое-то дежа-вю сплошное. Так и хочется крикнуть: "В атаку!

Ура!!" Особенно когда я этого немца-пастора, как сегодня, вижу.

Они подошли к пруду. Катя замерла: перед ними было неподвижное черное водное зеркало, обрамленное, как рамой, камышами. Старые ветлы на том берегу склоняли свои ветви. Солнце припекало все сильнее, и над водой поднималось легкое облачко теплого тумана. Казалось, вот-вот эту неподвижную зеркальную гладь, отражающую в своей темно-зеленой глубине небо в облаках, церковь и прибрежные заросли, рассекут опустившиеся на воду птицы. Лебеди. И непременно черные, потому что именно черных лебедей не хватало этому замшелому тихому пруду, чтобы стать тем самым озером, о котором столько рассказывает старая немецкая сказка.

Катя сняла босоножки и подступила к самой воде — желтый ил, бахрома темно-зеленых водорослей. Черное зеркало отразило Катиного двойника. Кравченко сбросил куртку на траву.

— Вода, наверное, как парное молоко. Ты купаться будешь?

Катя зачарованно смотрела на воду.

— А где же обещанные тобой лилии? — спросила она. — Ни одной нет, только ряска. И лягушки молчат.

— Переженились уже, детей воспитывают. — Кравченко нагнулся к сумке. — Придется искать для тебя, моя русалочка, жемчуг на дне.

— Вадя, я тебя прошу, я тебе запрещаю нырять! Какой, скажи, из тебя ныряльщик?

— Какой? Ты меня оскорбляешь. — Он снова извлек свои оранжевые ласты, нежно прижал их к груди. — Да ладно тебе разоряться по пустякам! Я только с маской и ластами попробую. Потренируюсь тут перед морским крещением.

Катя махнула рукой — пусть. Чем бы дитя ни тешилось. А утонет — его проблемы. Она достала из сумки большое полотенце — на нем так уютно загорать. Достала и масло для загара, — А рыба тут, интересно, есть? — Кравченко попробовал ногой воду. — В таких вот церковных прудах раньше карпов разводили. Только я карпов не очень люблю, тиной они отдают..

— Просто ты их не умеешь готовить.

— Можно подумать — ты умеешь. Как тогда осенью с Серегой с рыбалки привезли, с тобой прямо истерика была — чистить не могу, ах, запах, ах, рыбьи кишки… Сам вот этими руками и чистил, и жарил, — Кравченко показал ладони, плюхнулся на траву и начал натягивать ласты.

Катя лениво следила за ним, более не возражая — к чему?

— Мечта детства — целоваться украдкой с пионеркой в камышах. Поп нас немецкий не засечет, нет? — Кравченко, переступая ластами, как гусь, потянулся к ней. — Знойный супружеский поцелуй перед погружением в бездну. Еще, еще, еще один… Э, хватит, довольно, остальные по возвращении на берег. — Он забрал маску и зашлепал к воде.

Он с разбега ринулся в воду, вздымая фонтан брызг.

Бу-ултых! Нырнул — круги по воде. Катя смотрела из-под полуприкрытых век — солнечные блики, стрекоза… А вот кто скажет, есть в этом пруду микробы? Дизентерийная палочка, например?

Кравченко вынырнул, как кит. Показал Кате большой палец и нырнул снова, с силой ударив ластами по воде. Как водяной хвостом. Катя вздохнула — этот сон, приснившийся ночью… В той песенке-считалке в рифму вместо «Кривого» должен был быть «Водяной».

Так пели пацаны у бара: «Водяной, не плыви в волнах за мной».

Кравченко вынырнул, взмахнул руками и снова нырнул. Снова вынырнул, сорвал маску. Катя приподнялась — что там еще такое? Кравченко мощными взмахами греб к берегу. На черной воде позади него появились пузыри. Они возникали и лопались и снова возникали с бульканьем, словно что-то медленно всплывало из глубины, со дна.

Катя встала Кравченко уже шел по пояс в воде к берегу. На лице его были испуг и отвращение.

— Что там? — спросила Катя. — Что стряслось?

И тут на поверхности пруда с шумом и бульканьем показалось что-то темное. Катя вытянула шею, разглядывая этот странный предмет, и невольно отшатнулась. В центре пруда, как поплавок, колыхалось всплывшее мертвое тело — распухшее, раздутое, обезображенное тленом. Это была утопленница, потому что на этом чудовищном, измененном почти до неузнаваемости водой и гниением теле еще сохранились остатки женской одежды.

— Черт! — Участковый Катюшин в сердцах стукнул кулаком по подоконнику — пепельница, доверху набитая окурками, грохнулась на пол.

Катюшина выжили из его маленького кабинета.

Там прибывшие из Зеленоградского отдела милиции оперативники допрашивали Кравченко. С Катей уже побеседовали. Она тихо сидела в приемной опорного пункта и читала копию протокола осмотра места и трупа. Тело и еще кое-какие предметы уже подняли из воды, и приезжим милиционерам помогал в этой малоприятной операции срочно разысканный в поселке Иван Дергачев. Для этого ему пришлось облачиться в свое водолазное снаряжение. Копию протокола после завершения осмотра Катюшин забрал себе и, прочтя сам, вручил на ознакомление и Кате. Вручил, даже не дождавшись просьбы с ее стороны.

Все время, пока Катя читала, на улице перед опорным пунктом нервно переминались с ноги на ногу Линк, тоже приглашенный в качестве очевидца на беседу, и Сергей Мещерский. Его отыскал у развалин орнитологической станции кто-то из приезжих милиционеров и привез для того, чтобы Мещерский мог переводить Липку, от волнения разом перепутавшему все русские слова.