Я легко могла поверить, что Балтазар – один из лучших мастеров в нью-йоркском анклаве – а значит, и в целом мире. Когда мы вышли из кафе, он, нахмурившись, взглянул на здание на углу с абстрактным недовольством – очевидно, мысленно производил какие-то поправки. Но если бы мне показали идеально сделанный артефакт размером с самолет и сказали, что его создал он, я бы на мгновение усомнилась. Я видела, что он могуществен. Просто это была нормальная, ожидаемая сила, слишком обыкновенная, чтобы породить Ориона. Равновесие я понимаю, а Балтазара Лейка – нет.

Кроме того, я по глупости вообще не подумала, что скажу при встрече. Я не приготовила ни одной пустой любезности из тех, в которых сама нуждалась. В голове крутилось только одно: «Пожалуйста, дайте мне немножко маны, чтобы вернуться в школу и убить вашего сына». Я не расплакалась только потому, что знала: в присутствии его отца у меня нет права рыдать. Орион был моим другом и даже чем-то большим, но принадлежал мне меньше года; родителям он принадлежал всю жизнь, и они отправили его в Шоломанчу, наверняка не просто надеясь, а ожидая, что он вернется.

В школе я сочинила для себя историю о родителях Ориона, о его анклаве, о том, как ньюйоркцы внушили ему желание быть героем, как приучили его думать, что он должен быть героем – а иначе он чудовище и псих; о том, как Ориону не позволяли быть человеком. Но теперь, когда передо мной сидел Балтазар Лейк – человек, а не чудовище, – я невольно, ощутив укол совести, подумала, как эта выдумка удобна мне. Заранее решив, что Ориона окружают злодеи, я попросила его оставить семью и свой дом ради меня. Бросить людей, с которыми он вырос и которые на него надеялись.

Даже если их чаяния были сплошь эгоистичны, он погиб не потому, что воплощал честолюбивые замыслы ньюйоркцев. Это у меня возникла гениальная идея спасти всех в проклятой школе, а заодно и будущие поколения. Я ведь могла догадаться, что придется заплатить. Орион и заплатил за всех нас, причем не только жизнью – он заплатил судьбой родителей, усилиями, которые они вложили в его воспитание, их желанием увидеть сына вновь.

Поэтому я подавила дрожь в голосе и хрипло выговорила:

– Соболезную.

Едва это слово сорвалось с моих губ, я поняла, что оно неуместно и глупо.

Но мистер Лейк отстраненно ответил:

– Хлоя сказала, вы с Орионом вместе придумали, как заманить злыдней в школу.

Он был нестерпимо вежлив и сдержан. Я бы предпочла, чтобы он заорал на меня, поинтересовался, о чем я вообще думала, какой высокомерной дурой надо быть, чтобы надеяться исправить мир, и почему его сын оказался единственным, кто погиб. Балтазар должен был злиться. Я хотела, чтобы он злился.

– Идея была моя, – сказала я, слегка покривив душой: я просто хотела сделать хоть что-то, а детали разработали Лю, Юянь из Шанхая, Аадхья, Лизель, Цзысюань и многие другие. Но отчасти я желала добиться от мистера Лейка какой-то реакции. – В конце концов у ворот остались мы вдвоем. Мы уже собирались выйти, и тут на нас напало Терпение. Орион… вытолкнул меня за ворота. – Мне пришлось остановиться и проглотить целый комок чувств. Балтазар не стал ждать, когда я продолжу.

– Вы наверняка сделали все возможное, – сказал он. – Орион всегда был храбрым. Он бы ни за что не позволил другому страдать.

Эти слова могли прозвучать буквально в любой ситуации. Типичный родитель, который старается как-то осмыслить пережитый ужас. Люди регулярно приезжают к маме с такими вот историями. Она еще в детстве отучила меня говорить, что это все ерунда, даже если так. Но Балтазар вовсе не пытался поверить в собственную историю. Он просто использовал эти слова как удобный мостик, чтобы перейти с одной ступеньки разговора на другую; они значили не больше чем тот нелепый пустой разговор, который мы вели с Янси и Лизель в забытом подполье лондонского анклава.

– Что я могу сделать, Эль? – спросил он. – Хлоя говорит, тебе еще в школе предложили гарантированное место, но ты отказалась. Боюсь, я не могу повторить предложение… – Он замолчал – возможно, потому, что Аадхья, Хлоя и Лизель сидели за столом вместе с нами, и их лица предостерегли его, прежде чем я успела прорычать в припадке гнева «Катись к дьяволу». Посуда на столике тревожно задребезжала.

– Его схватило Терпение. Орион попался чревороту – а вы думаете, что я пришла просить у вас местечка? Вы ни за какие коврижки не заманите меня в ваш поганый анклав. Единственное, что в нем было хорошего, погибло. – Я замолчала только потому, что один из стаканов упал со столика и вдребезги разбился об асфальт.

Очевидно, я лгала, когда мысленно разглагольствовала о признании родительского права на бóльшую скорбь. Мне хотелось распахнуть пошире рот и откусить Балтазару голову. Это было еще хуже, чем слушать мамины излияния. Мама не знала ни Ориона, ни тем более его отца. Я встала и отошла в сторонку, когда явился официант с салфеткой и мусорным ведром, чтобы убрать осколки.

Хлоя боязливо подошла ко мне:

– Эль, прости, пожалуйста. Времени было в обрез… я пыталась объяснить…

Я просто отмахнулась, не доверяя собственному языку, и вернулась к столу, как только официант ушел.

– Я обрушила школу в пустоту, – яростно сказала я, – но, возможно, она сгинула не целиком. Мне нужно знать, где вход, и мне нужна мана, чтобы войти внутрь. Тогда я добью Терпение. Вот что вы можете сделать. Если не хотите, чтобы Орион мучился, пока живы все, кто помнит Шоломанчу. Но если вы против – так и скажите, я найду другой способ.

Это, конечно, было несправедливо. Балтазар имел право не поверить странной девчонке, которая явилась и стала выражать скорбь об Орионе. Не сомневаюсь, это вполне обычная вещь, когда гибнет какой-нибудь член анклава: его однокашники по школе являются к родственникам с прочувствованными рассказами о школьных романах и обещаниях. Но я и не желала справедливости.

Балтазар смотрел на меня как на инопланетянку. Он взглянул на Хлою, которая буквально заламывала руки в тревоге, и вновь повернулся ко мне:

– Вот почему ты хочешь…

Я ощутила во рту вкус желчи:

– Это все, что я могу для него сделать. Простите, вы подумали, что я предлагаю вернуть вам ваше идеальное оружие? Орион сгинул вместе со всей школой, и этого уже не исправишь. Я не вернула бы его вам, даже если бы могла, сколько бы вы ни блеяли, какой