августа 1610 года, «[…] роты пятигорские совместно с ними/В кольчугах и в доспехах с прекрасными шишаками»[396].

В 1689 году их описывали как воинов, защищенных кольчугами. Наверняка потому, что их противником в то время были легкая татарская конница и лишь немного лучше нее защищенная османская кавалерия: «Кроме того, в Великом княжестве Литовском есть еще третий род войск, одетый в кольчуги, однако имеющий на вооружении копья такие, как и гусары, только немного короче и значки при копьях короче»[397].

Когда противник был лучше вооружен и защищен, пятигорцы (так же, как гусары)[398] защищали свое тело доспехами. В первой половине XVIII века рекомендовалось, чтобы так же поступали и панцирные: «Лучше, однако, было бы, чтобы вместо кольчуг на них были надеты пластинчатые доспехи, как на пятигорцах, когда они против немцев и московитов сражаются […]»[399], что они вскоре массово и начали делать[400], становясь еще более похожими на пятигорцев. Поэтому не удивительно, что описывая то время, Китович считал, что «в литовском войске пятигорские хоругви означали то же самое, что в войске коронном панцирные»[401].

Наступательным вооружением пятигорцев были более длинные, чем пики (типичное оружие панцирных), рогатины или также более короткие, чем у гусар, копья с аналогичной конструкцией древка. Что интересно, даже одна и та же рота могла быть вооружена обоими типами оружия одновременно. Такой была в октябре 1609 года хоругвь Коссовского, состоявшая из ста пятигорцев «с древками и половина с рогатинами»[402].

Пятигорцев называли иногда легкой гусарией, а поскольку граница между данными формациями была достаточно размыта, то иностранцы их путали с гусарами[403].

Одним из наиболее интересных военных достижений легкой гусарии была битва, произошедшая 27 февраля 1609 года примерно в 200 километрах северо-восточнее Москвы, в нескольких километрах от Суздаля[404]. В этом сражении по меньшей мере двести польских пятигорцев разбили московскую армию, насчитывавшую около 12 тысяч человек. При этом, даже если данная численность московских войск не является завышенной, нужно учитывать, что в состав армии входят все находящиеся в войске, а не только солдаты.

Битв, в которых принимали участие пятигорцы, естественно, было гораздо больше. Свою боевую пригодность они показали также в XVIII веке, когда, атакуя ряды саксонской армии, они неоднократно пробивались сквозь них в обе стороны. Произошло это под Ковалевом 5 октября 1716 года. Кампенхаусен записал: «[…] гусары не только быстро пробились сквозь ряды неприятеля, но и снова на него обернулись, повторно и в третий раз его атаковали. Я напоминаю баталию под Ковалевом против саксонцев, хотя поляки проиграли бы, если бы не литовские пятигорские хоругви под командованием полковников Радговского и Новосельского, которые несколько раз пробивались сквозь строй саксонцев и обратно, когда также и Радговский погиб […]»[405].

В поединках

Каждая атака – это скоординированное действие десятков и сотен всадников в составе отряда или (позднее) эскадрона. Так что не будет открытием утверждение, что гусары сражались коллективно. Однако случалось, что эти рыцари сталкивались с врагом индивидуально или в небольших группах – чтобы прославиться и получить признание у товарищей и командиров. Такой формой боя были поединки. Их участников называли поединщиками.

Поединки выполняли различные функции. Так проверяли поле битвы: подходит ли территория для атаки большой группировкой войск и нет ли там каких-либо скрытых ловушек, а также определяли места, к которым пристрелялась вражеская артиллерия, и т. п., выясняли построение неприятеля. Поединки также поднимали воинский дух армии. Естественно, если в поединках выигрывали свои, войско воодушевлялось этой победой, а когда проигрывали, желание сражаться падало. Однако дело было не только в этом. Солдаты, как, впрочем, каждая другая профессиональная группа, верили в свои приметы. Считалось, что если во время поединка труп падал головой в сторону вражеской армии, это указывало на ее поражение в предстоящей битве[406]. Стычки перед битвой служили также для поимки так называемого языка, то есть пленника, которого можно было допросить. А если случалось захватить в плен важного противника, то можно было взять за него выкуп. Для энергичного и умелого рыцаря или простого солдата это была прекрасная возможность обогатиться. Поэтому ничего удивительного, что татары так высоко ценили поляков[407]. Для гусар и даже более легкой, то есть менее дорогой в создании и содержании польской кавалерии, поединки с татарами, к сожалению, не были столь окупаемы. Не потому, что чаще именно они оказывались добычей противника (скорее наоборот), просто татары со своими лошадьми, оружием и снаряжением были обычно намного менее ценны, чем польские шляхтичи. Поэтому не удивляет, что служивший в легкой кавалерии Ян Хрызостом Пасек, положительно оценивая способ боя татар, жаловался: «[…] хоть его и догонишь, но на нем ничем не поживишься»[408]. В таких стычках поляки добывали больше славы и признания, чем трофеев или выкупа. К счастью, гусарам приходилось сражаться не только с бедными татарами.

Очень важной ролью поединков была провокация противника к бою в невыгодных для него времени, месте и обстоятельствах. Для исхода битвы это могло иметь очень большое значение. С другой стороны, очень важно было не дать себя спровоцировать. Для этого в обязательных для войска польского с 1609 года гетманских статьях, своего рода войсковом регламенте, указывалось: «Случается также то, что вместо мужества, присущая молодежи и домашним ссорам быстрота проявляется в некоторых людях, и даже если кто-то делает это из-за наличия мужественного и доброго сердца, однако делает это не вовремя, а что еще хуже, без приказа, то поступок такой является чрезвычайно вредным и опасным, поскольку такое быстрое начало поединка может вынудить гетмана дать битву не вовремя, против его воли, что может привести к потере войска. Поэтому, если кто-либо бы на это решился, пусть знает, что за это он подлежит суровой каре, поскольку такие дела славные гетманы своим детям не прощают: ты или должен доложить гетману о своем желании, или сам гетман может изъявить его и, сообразно с временем и нуждой, воспользуется твоим мужеством для служения Речи Посполитой»[409].

Самым славным гусаром и поединщиком эпохи правления Стефана Батория был дед Яна III Собеского – Марек.

О нем Бартош Папроцкий писал: «Был в мое время Марек Собеский хорунжий придворный, муж славный, который во всех битвах, начиная от битвы под Гданьском и заканчивая сражениями в Московии, показывал свое мужество. […] Ни одного поединка или битвы этот благородный муж не пропустил, в каждой много и мужественно сражался