Совсем хорошего отношения не ценит. Сейчас я с ней… разберусь, а потом — с тобой. Заказывай себе протезы и коляску, Осло. На пенсию сразу отправишься. По инвалидности.

Осло сглотнул. Кажется, Тигран не шутил…

Лестница под ногами пролетела слишком быстро, Тигран втолкнул меня в спальню и потребовал:

— Раздевайся.

Глава 38

Маша

Я помедлила, и сильный тычок в плечо подсказал, куда нужно лететь и делать все немедленно — к кровати.

— Живее, нах. У меня терпение — все.

Обернулась, посмотрела на Тиграна через мутную пелену слез, повисших на ресницах — он пытался расстегнуть пуговицы на рубашке.

Грозный, злющий, грязный.

Едва стоял на ногах, раскачивался и гневно сопел, потому что дорогие горошины не поддавались усилиям его крупных пальцев. Разозлился и порвал рубашку окончательно, потом принялся стаскивать ее с себя, матерясь.

Я только тогда поняла, какой он пьяный и невменяемый, когда он яростно начал пинать и топтать оторванный от рубашки рукав.

Только сейчас поняла предупреждение Осло. Поняла и… чуть не взвыла: Маша! Дурочка… А теперь — что?

Этот зверюга невменяемый, на утро он даже не вспомнил, как набухался и все, что было… Все, что будет, а я… Нет-нет, я второй раз не переживу! И сказать не могу — горло перехватило.

Затуманенный злостью, гневом и похотью взгляд Тиграна остановился на мне.

— Кажется, тебе помочь надо. С раздеванием!

Мужчина шагнул ко мне и заматерился снова.

Потому что за секунду до этого он принялся стаскивать брюки и чуть не запутался в своих же штанах. Пьяный и злой, здоровый и дурной. В таком состоянии он и брючины перепутал, а что говорить про меня — такой и дырки, прости боже, перепутает, и даже не поймет, и, мамочки…

Хочется сбежать, хоть на потолок. Я только сейчас поняла, какой опорой была наша многочисленная семья, как за руку вели всегда, как вселили в меня такую слепую веру в то, что все будет хорошо. Все всегда будет хорошо и правильно, и именно так, как надо мне, и, даже если что-то не получается, можно всего попросить — и помогут, поддержат, обогреют…

Я словно под теплым одеялком все это время ютилась, и отношения с Матвеем тоже были… уютным, знакомыми. Мы же со школы вместе. Где-то внутри я до сих пор вижу нас старшеклассниками, которые первый раз закрылись в спальне и дико довольные только фактом своей взрослости…

А теперь — все. Одеяло сдернуто. Никого нет. Только и я этот… пьяный, жуткий мужик, который воюет со своими брюками. Остаются еще его трусы и… все.

Надо что-то делать.

Бежать — равно дразнить, а он будто только этого и ждет, чтобы… окончательно сорваться.

Я так часто и тяжело задышала, что у меня даже живот начало покалывать. А если я ребеночка сброшу из-за этого…

Нет, не буду я для него раздеваться, подождет! Тут дела поважнее. Я медленно присела на кровать, опустив ладонь на живот.

— Тигран.

— Надеюсь, ты, блять, голая, и уже ноги раздвинула!

— Еще нет. У меня… У меня живот прихватило. Это не от еды. Тугой такой живот. Каменный. Я… Я беременна, помнишь?

— Бабы и в поле рожали, а ты… на перине сидишь!

Поднявшись с пола. Тигран шагнул ко мне. Одна брючина застряла на его ноге, не желая сниматься, штаны волочились по полу. Конечно, он не догадался снять второй ботинок.

— А я… Я, может быть, вообще не рожу тебе.

— Опять начала.

— Мне просто плохо сейчас, — прошептала, понимая, насколько близко мы к краю пропасти. — И твоему ребенку тоже плохо!

— Моему ребенку. Моему ребенку… — повторил и заорал. — Думаешь, я его хотел? Думаешь, я все это, мать его, так хотел?

— Мне нужно несколько минут, пожалуйста. Потом я все… вот это, что хочешь… — пообещала, вытирая слезы. — Пять минут ничего не решат, да?

— Все решают минуты. Иногда секунды, ты…

Тигран все же навалился, опрокидывая меня на кровать. В нос забилась вонь перегара, пота, грязи и собачьего запаха. Обнимался он там с ними, что ли.

— Меня сейчас стошнит. Честное слово, — пропищала я, цепенея от ужаса, когда он начал задирать сорочку, зло дергая из стороны в сторону. — Давай… Давай умоемся?

— Что?

— Я беременна твоим ребенком, у меня токсикоз. Я сейчас все здесь уделаю, от тебя несет собакой. Я беременная, помнишь?!

Тигран застыл, сопя, как грузное животное. Я с трудом заставила себя найти его ладонь и потянула тяжеленную на себя, опустив на живот под сорочкой. Обнаженной кожи коснулся его жар. Прижала, сдерживая позыв дурноты.

— Вот тут твой ребенок. Он вредный… С характером. Не нравится, что ты воняешь.

— Наверное, принцесска там такая же, как ты, — набычился.

— Или парень, но с таким же… с таким же вкусом к красоте и деталям, как у тебя, — выдавила. — Тошнит… Я сейчас…

С трудом поднырнула под руку Тиграна и встала, покачиваясь. Он задержал меня лапищей за руку.

— Пойдем мыться, — попросила. — Пожалуйста. Давай я тебя… вымою? Там такая ванна большая, шикарная.

Я сделала шаг в сторону ванной комнаты, Тигран качнулся следом, но начал пьяно материть брюки от Валентино.

— Присядь, я избавлю тебя от них избавлю.

Мужчина не то что присел, но рухнул грузно, оперся ладонями в широко расставленные колени, наблюдая за мной. Я старалась не делать лишних движений и говорить лишнего поменьше, присела, сначала натянув брючину обратно, потом расшнуровала туфли, стянула носки и брюки. Внезапно на мою голову, на затылок опустилась горячая ладонь и надавила.

Я задержала дыхание. Но зубы предательски застучали…

Медленно отстранилась и сняла ладонь с головы, сжала его пальцы крепче.

— Сначала умыться. Помнишь? Сначала… умыться.

— Пошли, — поднялся резко и качнулся.

Мне пришлось вцепиться в предплечья Тиграна, чтобы мы оба не рухнули.

— И че мы стоим? Веди, давай.

— Мы почти пришли. Ты какую ванну хочешь?

— Мне вообще насрать. Я ебаться хочу…

— Давай эту! — мой взгляд метнулся к той, что была ближе. Это оказалось джакузи.

Тигран поплелся следом и сразу схватился за борт, перелезая.

В трусах. Плевать. Лишь бы не снимал, но… он их снял и угрожающе повернулся в мою сторону, полуэрегированный член покачивался.

— В целом, можно и т-т-так. Я сейчас буду включать тут все. Надеюсь, это не кипяток.

А если его ошпарит? Он же меня убьет.

Вот этой гигантской колотушкой, блин, которая между ног гордо штыком приподнимается по мере того, как я на него смотрю.

Не буду смотреть, не буду смотреть. Дай боже, тепленькая пойдет, и…

— Вот