Они поддерживали друг друга, шли к общей цели, и было совершенно непонятно — останутся ли вместе, когда Орда окажется разрезана на множество родов и племен, а в том, что так произойдет, сомнений уже почти не оставалось.

«Почти» — потому что диск в небесах рос и рос, он был больше солнца и порой закрывал его, становилось видно, что поверхность его покрыта темными пятнами и светлыми бороздами.

Священники Светлого Владыки, вернувшиеся в свои храмы, днем и ночью молились, пытаясь изгнать из мира силы Хаоса, волшебники закрывали свои лавки, шаманы впадали в безумие. Но большинство людей считало, что как-то все устроится, успокоится, пройдет стороной, хотя по всему было очевидно — не пройдет, не успокоится.

Лиерра иногда говорила, что несколько лет назад силы преисподней отворили двери в обиталище простых смертных, но по разным причинам не смогли провести сюда сразу большую армию.

Хаос просачивался в мир, присылал демонов и бесов.

А сам мир погружался в Хаос злобы и страха.

Каждый новый день грозил новыми бедами: кольчуга за ночь могла превратиться в труху, как это произошло с Дивианом, а вино могло само стать водой — как уверял один трактирщик, хотя как раз в это поверили далеко не все.

Очередную работу он закончил глубокой ночью, при свете свечи.

Дайрут разогнулся, поставив длинную подпись — глаза слезились, кристальные руки, как это порой бывало, безо всякой причины, чесались, словно бы изнутри, и унять зуд казалось невозможным.

Дайрут нередко задумывался об этом подарке.

Он сам попытался найти первосвященника Дегеррая, однако тот словно провалился сквозь землю.

Люди Мартуса Рамена по просьбе Айна искали Родриса, и порой кто-то натыкался на упоминания о нем. Иногда говорили еще и об осле, но в это Дайрут не особо верил — привыкший к комфорту первосвященник вряд ли взгромоздился бы на упрямое и совсем не благородное животное.

Дайрут только что закончил чертить план очередной крепости, которую несложно будет отобрать у Орды, зато потом, сменив небольшой гарнизон на собственный, оборонять придется большой кровью.

Подобное он делал не раз и всегда ставил на листке подпись, причем по какой-то непостижимой причине — каждый раз чужую, порой он писал имя отца, иногда — отца Айры, прошлого короля Дораса, время от времени он выводил рунами гномов прозвище Разужи — «Потрясатель Мира».

Агний, что заведовал теперь всеми бумагами у Мартуса и даже начальствовал над парой писцов и несколькими мальчишками-посыльными, при виде живого Дайрута сделал круглые глаза и попытался упасть в обморок.

Затем привык, но, обнаружив очередную чужую подпись на схеме или карте, бледнел от ярости.

Дайрут знал, что время от времени Агний берет уроки боя на мечах у Дивиана — по настоянию Мартуса Рамена. Также знал и то, что каждый раз бедолага-помощник умудряется едва ли не изувечить себя, но упорно не бросает занятий.

Еще Дайрут слышал, что когда на двух горожанок напала адская гончая, Агний кинулся на помощь и даже кое-как защищал женщин, пока не подоспели воины Орды, в тот день оказавшиеся более расторопными, нежели люди Мартуса Рамена.

Оставив чернила сохнуть, Дайрут распахнул створки окна и выглянул наружу — там заканчивалась весна, там расцветал летний Жако, город, в котором когда-то родился Айн Рольно.

Родился и умер.

А потом воскрес и понял, что нужно многое исправить.

* * *

Несмотря на амулет из храма Светлого Владыки, Талаю особо не доверяли.

И правильно делали.

Потому что едва миновал день, полный чуждых ему забот, и наступила ночь, как он соорудил из старого одеяла и нескольких веток подобие спящего человека, а сам вылез из дымной и мрачной землянки наружу.

Двое стражей, поставленных не так давно, уже спали.

Затерянный в чащобе лагерь был самым ужасным изо всех, которые когда-либо видел Талай — здесь не ругали за провинности, а самым страшным наказанием считали изгнание. Разбойники не заботились о завтрашнем дне; у них имелось шестеро или семеро командиров, что постоянно ссорились между собой.

Десяток воинов — хоть варваров, хоть кочевников, да даже гоблинов или сытых и ленивых пехотинцев Дораса — легко победил бы в открытом бою полсотни этих идиотов.

Никто из них не умел воевать, даже купец больше смыслил в военном деле.

Впрочем, лезть с объяснениями и указаниями он не собирался.

Он просто взял то, что было ему нужно, тихо вывел свою лошадь узкой тропкой из лагеря, определил по звездам нужное направление, в очередной раз поразившись круглой хреновине в небесах, и уехал.

Самое смешное было в том, что он «украл» только свое — собственную лошадь, одежду, саблю и щит, позаимствованные у воина из рода Тахар. Ну и амулет — который здесь стоил раза в два больше, чем в Дорасе, но и там был не самой дешевой побрякушкой.

Он мог взять и еще что-нибудь, но понимал, что лучше этого не делать — да, сбежал, но ведь не убил никого, не взял чужого.

Талай остерегался ехать трактом, но троп и дорожек не знал, поэтому держался обочины и не торопился, готовый в любой момент свернуть в лес. Однако в эту ночь боги были милостивы — ему никто не встречался, если не считать мертвого путника с развороченным чревом, что валялся посреди дороги.

Добравшись до знакомого по многократным поездкам постоялого двора, он спешился, привязал коня к дереву и пошел дальше пешком.

Ворота оказались закрыты — но для молодого купца это не стало преградой, он подпрыгнул, зацепился руками за край створки, подтянулся, перекинул ногу, а через мгновение соскочил с другой стороны. Собак здесь не держали — это он отметил еще в прошлое свое тут появление, перед тем, как рассчитаться за две комнаты и скромный ужин.

Искать своих он не собирался — занятие это долгое и неблагодарное: варвара и акробата вполне могли убить или взять в плен.

Вместо этого Талай забрался на крышу конюшни, по ней прошел до раскрытого по летнему времени окна хозяйской комнаты и спокойно влез внутрь. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, а затем бесшумно шагнул к кровати и зажал рот лежавшему на ней человеку.

Лицо его оказалось холодным, а голова от прикосновения безжизненно мотнулась вбок. Молодой купец отшатнулся, уловил запах крови, и в этот момент сзади ему почудился шорох.

Резко обернувшись, Талай принял на выдернутую саблю размытую черную тень. По запаху он догадался, что это адская гончая, и вместе они упали на кровать мертвого хозяина постоялого двора.

Тварь крутилась и тонко визжала, словно не обращая на Талая внимания, а затем дернулась и, обдав противника жаром из пасти, сдохла. Купец поднялся и, стараясь не думать ни о потерянных теперь уже спутниках, ни о товаре — хотя его было очень, очень жаль, — вылез обратно в окно.