Мередит молчала.

– Понимаю, – сказала я. – В юности я здесь чуть было не начала страдать клаустрофобией. Могу представить, каково тем, кто приехал из другого города.

– Джонни слишком благороден, – перебила меня Мередит. – Он обе ночи провел со мной. Просто не хочет меня в это впутывать. Так и напишите. – Мередит говорила отрывисто. Напряженно выпрямив спину, она раскачивалась из стороны в сторону, точно в состоянии религиозного экстаза.

– Мередит, – прошептал Джон, – не надо.

– Джон, спасибо тебе, конечно, но я не хочу, чтобы люди считали моего парня детоубийцей!

– Расскажи это в полиции, и через час они узнают правду. Мне это будет только во вред. Никто и не думает на самом деле, что сестру убил я. – Джон взял локон волос Мередит и мягко провел пальцами от корней к концам.

У меня на бедре жгуче отозвалось «щекотно». Я верила юноше. Он прилюдно плакал, рассказывал о своей сестре всякие глупости, играл с волосами своей девушки, и я ему верила. Я уже почти слышала, как Карри посмеивается над моей наивностью.

– Кстати, о случаях, – заговорила я. – Хочу спросить вас об одном. Правда ли, что, когда вы жили в Филадельфии, Натали нанесла однокласснице увечье?

Джон застыл, повернулся к Мередит, и лицо его изменилось. Его передернуло, рот перекосился, и мне показалось, что он вот-вот бросится к двери, но потом он отклонился назад и вдохнул.

– Прекрасно. Вот почему мама ненавидит прессу, – проворчал Джон. – В то время в одной газете напечатали об этом статью. Всего несколько абзацев. Натали в ней выставили зверенышем.

– Расскажите мне, что случилось.

Он пожал плечами. Посмотрел на руки, потрогал ноготь.

– Это произошло на уроке творчества. Дети рисовали красками и вырезали аппликации. Натали была вспыльчивой, а та девочка ею командовала. У Натали в руках были ножницы. Это не было сделано предумышленно. Ей тогда было девять лет.

Мне представилось, как Натали – серьезная, как на той семейной фотографии, – вонзает ножницы в глаза маленькой девочки. На светлый акварельный рисунок капает густая кровь.

– Что потом было с девочкой?

– Левый глаз ей спасли. А правый, увы…

– Натали нацелила ножницы в оба глаза?

Он встал и навис надо мной почти так же, как его мать.

– После того происшествия Натали в течение года наблюдалась у психиатра. Несколько месяцев ее мучили ночные кошмары. Ей было девять лет. Это был несчастный случай. Мы все чувствовали себя ужасно. Папа организовал фонд помощи пострадавшей девочке. Наша семья вынуждена была уехать, чтобы Натали могла все начать с чистого листа. Так мы и оказались здесь: папа устроился на первое попавшееся место работы. Мы переехали среди ночи, точно преступники. Сюда, в этот чертов городишко.

– Ничего себе! Джон, я и не знала, что тебе тут так плохо, – пробормотала Мередит.

Тогда он заплакал, снова сев на диван и опустив голову на руки.

– Я не жалею, что приехал сюда. Мне жаль, что она приехала сюда, потому что здесь умерла. Мы хотели ей помочь. А она умерла. – Он издал тихий стон, и Мередит неохотно обвила его руками. – Мою сестру убили…

«Званый ужин отменяется, потому что мисс Адора плохо себя чувствует», – сообщила мне Гейла. Обращение «мисс» наверняка принято по маминому настоянию, подумала я. Мне представилась такая речь: «Гейла, лучшие слуги в лучших домах обращаются к госпоже по официальному имени. Мы ведь хотим быть лучшими». Или что-то подобное.

Не знаю, что именно послужило причиной маминого недомогания: может быть, ссора со мной, а может, с Эммой. Я слышала, как они пререкались в маминой комнате: Адора в корректных выражениях отчитывала Эмму за то, что она без спроса каталась на гольф-мобиле. Жители Уинд-Гапа, как и обитатели всех прочих провинциальных городов, помешаны на машинах. В большинстве семей на каждого человека приходится по полтора автомобиля (половина – это либо старинная коллекционная машина, либо просто старая развалина, в зависимости от доходов владельца); к тому же имеются катера, водные мотоциклы, скутеры, тракторы, а у элиты Уинд-Гапа – гольф-мобили, на которых гоняют дети, не имеющие прав. Это незаконно, но их никто никогда не останавливает. Я поняла: после убийств мама хотела ограничить Эмму в свободе и запрещала ей кататься. На ее месте я бы так и сделала. Битых полчаса слышались ее назидания, занудные, как заезженная пластинка: «Не лги, моя девочка…» Эти слова были так знакомы, что мне даже стало стыдно, как когда-то давно. Значит, Эмма иногда попадается на лжи.

Зазвонил телефон. Чтобы не мешать Эмме получать удовольствие, я сняла трубку сама и с удивлением услышала по-чирлидерски отрывистую речь своей старой подруги Кейти Лейси. Энджи Пейпамейкер приглашает подруг на вечеринку жалости к себе, сообщила она. Будет много вина, грустный фильм, слезы, сплетни. Меня она тоже ждет. Энджи жила в районе нуворишей на окраине города, состоящем из огромных особняков. Почти как в Теннесси. Кейти говорила об этом таким тоном, что я не могла понять – то ли она завидует, то ли хвастается. Насколько я ее знаю, и то и другое понемногу. Она всегда хотела иметь то, что есть у других, даже если ей это не нужно.

Еще при встрече с Кейти и ее подругами в гостях у Кин я поняла, что мне придется сходить хотя бы на одну их вечеринку. Я стала раздумывать, поехать ли к ним или записать с кассеты на бумагу разговор с Джоном, при воспоминании о котором мне становилось грустно до слез. К тому же, как и мамины стервозные подруги (Аннабель, Джеки и другие), эта компания могла дать мне больше полезной информации, чем десяток официальных интервью.

Когда Кейти Лейси (ныне Бракер) остановилась перед домом, я поняла, что она, как и ожидалось, стала состоятельной дамой. Кейти доехала до меня всего за пять минут (оказалось, что ее дом всего через квартал от маминого) на огромном дурацком внедорожнике – стоит такой дороже, чем дом, зато он и комфортабелен настолько же. За спиной я слышала хихиканье – в салоне работал DVD-плеер, показывая детскую передачу, хотя детей там не было. Навигатор на приборной доске передо мной давал никому не нужные указания.

Муж Кейти, Бред Бакер, учился у ее отца, и тот, выйдя на пенсию, передал бизнес ему. Они торговали сомнительным гормоном, от которого куры с невероятной скоростью набирали вес. Мама его не покупала, говоря, что никогда не станет пользоваться препаратами, которые так грубо вмешиваются в природу. Это не значит, что она не применяла гормоны. На маминой ферме свиньям кололи химикаты до тех пор, пока бедные животные не раздувались до того, что не держались на ногах и не становились красными, как вишня. Но это происходило медленнее.

Бред Бакер был таким мужем, который жил там, где укажет Кейти, покупал тот диван, который хотела Кейти, оплодотворял Кейти по ее просьбе и ни в чем ей не перечил. Внешне он был привлекательным, если хорошенько вглядеться, а член у него был с мой палец. Это я знала по личному опыту, краткому и не очень интересному, полученному на первом курсе. Но по-видимому, малыш выполнял свои функции хорошо: Кейти была на третьем месяце беременности, ожидая третьего ребенка. Они собирались пытаться до тех пор, пока не получится мальчик. «Хотим, чтобы по дому бегал маленький шельмец».