Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ольварра усмехнулся. Надо понимать, что всеманьянская урла созывала сходняк. По старой традиции это всё ещё называлось «семейным торжеством», но сути дела эти филологические тонкости не меняли. Издевательское добавление насчет secretario указывало на то, что обсуждаемые вопросы будут теснейшим образом касаться области интересов дона Фелипе. Стало быть, на то, чтобы подыскать себе нового secretario и узнать повестку дня, конкурирующие доны отвели ему сутки.
А если он не найдёт себе нового sеcretario и не узнает повестку дня? Что тогда?
Растопчут как скорпиона.
Святая Мария! Разве прежде возможна была бы только мысль о таком позоре? Один намёк на возможность нынешнего падения Фелипе Ольварры мог бы стоить головы (и стоил!) позволившему себе его. Что же случилось?
‑ Я приеду.
С этими словами Ольварра повернулся к гонцу спиной и вошёл в дом. Касильдо потащился за ним.
‑ Отправь его назад и неси службу. Меня ни для кого нет. Даже для самого президента Фокса.
В кабинете он закурил сигару и сел в кресло. Что же на уме у этих недоумков? Нужно срочно мобилизоваться и найти ответы на все вопросы. Иначе жареный колибри с железным клювом подкрадётся сзади и клюнет в задницу так, что отлетит голова.
При мысли о железном клюве Ольварра потянулся за бутылкой писко и налил себе на три пальца.
Вопрос первый. Что делать с secretario? Где вы, яйцеголовые? Все совокупляетесь со своими компьютерами? Да и совокуплялись бы, кто против. Вам накупили бы таких компьютеров, о которых вы только в книжках читали, совокупляйтесь, сколько влезет, только дело делайте. Можно даже организовать для украшения вашего досуга спецподразделение по взламыванию, скажем, банковских компьютерных сетей (хоть дон Фелипе и не любил всех этих новомодных фокусов, в которых ни черта не понимал) – развлекайтесь, сколько душе угодно. Только дело делайте.
Лопеса примерить на это место? Человек верный и расторопный. Но Лопес – финансист, банкир. Какой из него secretario? А взять с собой дуболома Касильдо – засмеют же.
Ольварра стряхнул пепел сигары на ковёр, чего обычно себе не позволял, и взялся за стакан. Стакан оказался пустым. Он немедленно исправил это упущение.
Вопрос второй. Почему его предают люди, которым он доверял и ничем их не обижал? Акока и Хулио. Одного он вытащил из тюрьмы, другого – из говна. А они… Ладно, Акока человек чужой, в конце концов. Но Хулио – он же родственник! Ведь и в голову не могло прийти!
А раньше почему-то приходило. Раньше мысль о предательстве, зародившаяся в голове кого-нибудь из его людей, становилась известна дону Фелипе ещё до того, как зародилась.
Ольварра допил второй стакан и налил себе ещё один.
Вопрос третий. Комиссар Посседа. У комиссара тоже припасён для него жареный колибри. Надо было убить его сразу, как только он показал мне ту фотографию. Раньше бы дон Фелипе так и сделал. Но раньше были другие времена. А теперь попробуй тронь правительственного чиновника – вонища поднимется до самого неба. Всё под этим небом меняется. И всегда – к худшему.
Нет, такие дела надо проворачивать с подобающей аккуратностью. Комиссар хочет изловить террористов? Ждёт, что его за это назначат министром внутренних дел? Ладно, получит он террористов. Не сейчас. Чуть позже. Когда Ольварра провернёт с ними сделку. А потом он даст ему их адрес. И получит от него эту фотографию.
А потом попросит этого Мигеля Эстраду привезти ему тушку комиссара. Зачем она им? Набьёт он, набьёт утробу этой полицейской сволочи опилками и повесит на стене в качестве трофея.
И пожертвует миллион собору Сан-Фелипе в Керетамаро.
Ольварра икнул, вылил в свой стакан всё, что оставалось в бутылке, и закурил новую сигару.
Вопрос четвёртый, последний. Что затеяли против него недоумки? Об этом нам поведает – с большой охотой поведает – господин Эриберто Акока. Хороший такой господин. Очень разговорчивый, просто душа общества. Не делающий ни из чего тайны господин. Где там у меня была паяльная лампа?
С этой жестокой мыслью Ольварра заснул в своём белом кресле. Сигара выпала из его холёных рук на ковер и погасла. Чёрт знает из чего стали теперь делать эти сигары.
Всё под этим небом меняется. И всегда – к худшему.
Часовой находился от Машкова в каких-нибудь пяти метрах. Всё повторялось точь-в-точь как тогда в Акапулько. Значит, и действовать будем по такой же схеме, решил капитан. Он вставил в рот косячок и стал шарить по карманам в поисках зажигалки.
С утра, когда он проводил рекогносцировку, на улочке в пыли носилось, валялось, вопило и играло множество грязной детворы из окрестных домов. Полуденная жара разогнала по домам всех, кроме часового. Часовой, молодой белобрысый парень в шортах, стоял у калитки, подперев спиной забор, и посматривал на Машкова без всякого выражения.
– Hermano! – сказал ему Машков. – Tienes fuego?[15]
‑ Я не курю, ‑ вежливо ответил часовой.
‑ Вот дела! – удивился капитан. – Впервые встречаю маньянца, который не курит.
‑ Я не маньянец.
‑ Это я понял. Я ведь тоже здесь проездом.
Машков сунул самокрутку за ухо, тихо радуясь, что на сей раз ему не придётся курить эту гадость.
‑ Ладно, извини, что обеспокоил. Поеду дальше.
‑ Подожди, я вынесу тебе спички.
‑ Да ладно, чего уж там, ‑ забеспокоился Машков. – Доеду до какой-нибудь лавки, куплю зажигалку. Извини за беспокойство. Чего уж там.
‑ Нет-нет, ‑ возразил ему Ульрих. – Два европейца встретились посреди этих диких гор – почему бы не помочь ближнему? Стой здесь, никуда не уходи.
Делать было нечего. Спешный побег был чреват провалом. Пользуясь образовавшейся паузой, Машков ринулся в машину, достал из бардачка сигареты, вытащил одну из пачки, оторвал от неё фильтр и засунул себе за ухо. После этого он исследовал забор. Забор был вполне подходящий для их с Андронычем коварной затеи. Когда его складывали, щели между гранитными глыбами замазывали глиной. Но время, солнце, ветер и дожди внесли свои коррективы, и теперь в заборе кое-где появились мелкие щели и дырки. Не забор, а мечта шпиона.
Часовой вернулся не один, а в сопровождении перемазанного глиной громадного парня с обвислым носом.
‑ Привет, ‑ сказал Машков. – Как дела?
‑ Да нормально, ‑ ответил верзила, разглядывая капитана российской армии без всякого выражения на угрюмой физиономии. – Ты спички просил? Вот тебе спички. Можешь оставить их себе.
Он протянул Машкову спички, и капитан, вставив в рот сигаретку, смачно затянулся. Сделав это, он улыбнулся, махнул рукой и направился к своему грузовичку, древнему, как развалины пирамиды в Чолуле.