спальню, сбросил куртку и устало опустился на стул. Окно всю ночь было нараспашку, на подоконник нанесло снега, да и холодно было жутко. Но я не стал его полностью закрывать, уж очень хотелось курить.

Огонек поджег кончик сигареты и я с наслаждением затянулся, и только после этого заметил её.

Муза забилась в угол, в тесное пространство между стеной и шкафом. Сидела ко мне спиной, обняв колени. Её футболка лежала рядом, спина была вся расцарапана, будто её плетью били, но я понимал, что она это сделала сама.

— Муза… — прошептал я. — Ты чего…

Я осторожно дотронулся до её холодного плеча, она вздрогнула и заскулила.

— Муза, — повторил я. — Что с тобой?

Она обернулась, по щекам катились кровавые слезы. Один зрачок был больше другого, губы красные от укусов.

— Малыш… они настали. Они уже здесь… Серые дни.

Миса спрашивала у меня, чего я боюсь больше всего.

Концепция страха проста, — неизведанность, непонимание происходящего нас и пугает.

Я боялся сломать все, что сам же и построил, испортить все, до чего дотянулись бы руки.

Если вкратце, больше всего я боялся…

Себя.

Серые дни. Прелюдия

За окном лил дождь. Да и не просто, а вот настоящий, с большой буквы, Ливень. Он наседал порывами, словно там, на улице, бушевал настоящий шторм.

Вроде стихло на секунду и снова слышен этот раздражающий бег часов и жужжание старой лампочки на потолке, а потом вновь всей массой он бьется в стену, оставляя на стекле крупные капли.

А после этого грохот. Будто вечный рокот океана он разносится в небесах мощными раскатами и бьет в стену так, что даже лампочка немного дрожит.

Уютно?

Нет. Особенно если понимать, что сидишь напротив серийного убийцы.

Горячая кружка черного кофе обжигает пальцы, но убирать их не хочется. Кажется, если убрать, станет совсем холодно.

Ви подняла голову и посмотрела на него. Как же за 6 часов это лицо напротив успело ей надоесть. Опостылеть. Именно так и по слогам. О-по-матьего-сты-тель.

Каменное, безэмоциональное, с одним и тем же наглым выражением.

Интересно, — подумала она, — поэтому у него почти нет морщин? Оттого, что он никогда не меняется в лице?

Нет, ну какая же прекрасная тварь, будто не от мира сего. Никакого сострадания или жалости, никаких, даже базовых, проявлений эмоциональной вовлеченности, только абсолютное спокойствие.

Словно инопланетянин или искусственный интеллект внутри живого организма. Чуждый, странный, непонятный.

Своим поведением он давил на неё, выбивал за границы спокойствия, она это понимала. Ведь Ви была про. Таких, как он, она насмотреться успела. Семь малоприятных лет проработала она психиатром, перед тем как написать первую научную работу, а после полностью уйти в журналистику. Да, сейчас она пишет желтуху, прикрываясь былой квалификации, однако, где ещё найти скандальную журналистку и врача в одном лице?

Да ещё и такую, что согласится на встречу с ним. Поэтому он её и выбрал. Наверное, поэтому.

Она взяла себя в руки, выдохнула сигаретный дым и посмотрела в его кристально-синие глаза. Ну, Ви, поехали дальше.

— Итак… — произнесла она, заново включая микрофон. — Шесть часов до казни, как ощущение?

— Нормально, — пожал он плечами. — А у тебя?

— Не мне умирать этим утром, — произнесла она холодно, делая глоток кофе.

— Как знать, — улыбнулся он.

И улыбался он странно, растягивал тонкие губы натужно, будто его что-то заставляло. Он был отвратителен.

Нет, он был привлекателен. Если не знать, что за существо скрывается под этой ровной кожей.

— Пытаешься меня напугать, эМ? — усмехнулась она, стряхивая пепел в забитую окурками вазочку.

— Нет, ты что. Просто такие дожди, дорогу, скорее всего, размыло. Как теперь добираться до дома…

— Утром меня довезут представители тюрьмы, тебе не о чем волноваться. Ты готов продолжать?

— Конечно, поэтому я здесь, а не сплю в своей камере.

— Кстати, а почему «эМ»? Почему именно эта буква? Что это, одно из твоих придуманных имен? Михаил? Майкл? Макс?

— Нет, ничего такого, хотя Макс мне нравится, — усмехнулся он. — Правда не знаешь, откуда это пошло?

— Нет, расскажи.

— Плохо делаешь домашку, малыш, — погрозил он ей пальцем. Руки были прикованы наручниками к столу. — Интересности для подписчиков?

— Можно сказать и так.

— Все началось, когда я путешествовал по Европе. Пока убиваешь чернь, верхушка хранит молчание, но стоит тронуть кого-то обыденного, одного из своих, общество начинает волноваться. Я убил одну женщину высокого полета. Она была эффектной особой, тут ничего не скажешь. Поэтому пресса и стала обо мне писать, я привлек слишком много внимания.

— За что ты её убил?

— За роскошью идут соблазны, за соблазнами стоит пропасть. Она была не так состоятельна, как хотела казаться. Кредиты, интриги ради выгоды, залоги и бесконечная жажда к роскоши. Тусовки, одежда, атрибутика, драгоценности, все это омыто пузырьками шампанского. Вот только полиция уже взяла след. Она была мошенницей и воровкой, ей светило от пяти до пятнадцати в женской колонии. Представляешь, что бы с ней там сотворили? Она знала куда катится, я пришел как раз вовремя. Можно сказать, она желала моего прихода.

— Да-да, конечно, и что дальше?

— Какая-то газетенка написала, что я женоненавистник. Дали какую-то глупую кличку, обозвали антифеминистом, заявили, что я импотент, девственник, урод и дальше по списку. Интернет подхватил волну хейта.

— Ты же знаешь, что это психологический прием, так? Чтобы вывести тебя на ошибку.

— Конечно, поэтому я решил поиздеваться. Я убил темнокожего парнишку, араба. Он приехал в Германию беженцем, но жизнь не удалась. Он ещё и геем оказался. И пресса мгновенно отреагировала, — теперь они во весь голос убеждали читателя, что я националист и гомофоб. Мне стало весело. Я убил темнокожую женщину. И пресса взорвалась диким криком, трубили, что я неонацист, ненавидящий женщин. И тогда я убил белого мужчину. Вот это был номер.

— И как они отреагировали?

— Они не знали что сказать, но и молчать не могли. Тогда я уже стал популярен, собирался переезжать. Der spiegel выпустил статью с разбором моих убийств. Журналист едко назвал меня «Мистер Мизантроп». Понимаешь шутку? Они не смогли понять, кого я должен ненавидеть, и решили, что я ненавижу все человечество, ха! Так оно и приклеилось, «Мистер Эм». Я привык.

— Да уж, ты развлекался как мог. Ужасная история.

— Как