— Тебя кто-нибудь видел?

Актер покачал головой:

— Нет, господин, я был осторожен. — Его губы искривились в озорной улыбке. — Но даже в этом случае никто бы не догадался, кто я такой и что делаю.

— Это точно. — Вспомнив их план, Янагисава тоже улыбнулся. — Куда ты это положил?

Актер, поднявшись на цыпочки, припал к его уху, канцлер рассмеялся.

— Великолепно. Ты все сделал правильно.

Ситисабуро радостно захлопал в ладоши.

— Досточтимый канцлер, вы так мудры! Сёсакан-сама наверняка угодит в ловушку. — Затем он в сомнении наморщил свой детский лоб. — А что, если он каким-то образом избежит ее?

— Не избежит, — уверенно бросил Янагисава. — Я знаю, как Сано думает и действует. Он сделает именно то, что я задумал. Но если по какой-то причине поступит иначе, я ему помогу. — Янагисава хмыкнул. — Замечательно, что другой мой соперник поможет мне уничтожить их обоих. Все, что от нас требуется, — это терпеливо ждать. А теперь можно подумать о том, как приятно провести время. Иди сюда!

Янагисава схватил Ситисабуро за руку и притянул к себе. Но молодой человек стал игриво сопротивляться.

— Подождите, господин. У меня для вас сюрприз. Вы позволите?

С чарующей улыбкой он распустил пояс и уронил его на пол. Движением плеч — рукав за рукавом — сбросил верхнее кимоно. Затем актер спустил широкие штаны. Возбуждение сдавило горло канцлера и отдалось внизу живота. Никто не способен раздеваться с таким вкусом и изяществом. Он с нетерпением ожидал припасенного для него актером нового чувственного лакомства.

Глаза Ситисабуро пылали, отражая возбуждение хозяина. Чтобы растянуть их общее удовольствие, он выдержал театральную паузу, прежде чем снять белое нижнее белье. Потом сорвал с себя нижнее кимоно и, бросив его на пол, с восторгом развел руки, демонстрируя себя Янагисаве. Канцлер задохнулся.

Грудь Ситисабуро была покрыта свежими ранами. Еще не затянувшиеся порезы краснели, покрытые потемневшей кровью, зловеще контрастируя с чистой, гладкой кожей. Самый страшный из порезов рассекал левый сосок. Другой уходил от пупка под набедренную повязку. Актер выглядел как жертва нападения.

— Я сделал это для вас, господин! — воскликнул Ситисабуро. — Чтобы показать, что ради вас готов выдержать боль и страдания.

Ритуальное самоистязание при помощи мечей и кинжалов было древним самурайским способом показать любовникам свою преданность и верность. Поэтому, оправившись от первоначального шока, Янагисава не удивился действиям Ситисабуро. Удовлетворенный готовностью юноши доставлять удовольствие, канцлер рассмеялся.

— Ты сделал хорошо, — похвалил он.

Ситисабуро встал на колени и, взяв руку канцлера, приложил ее к ране на груди. Кожа была горячей.

— Я клянусь своей кровью в вечной любви к вам, господин, — прошептал молодой человек.

Его глаза пылали страстью — настоящей, непритворной страстью. Смех застрял в горле потрясенного Янагисавы.

— Ты не лжешь мне? — Что-то в глубине его существа дрожало, как земля во время землетрясения. — Все, что ты сказал о своих чувствах ко мне, правда. Ты не просто играешь. Ты веришь в каждое слово!

Юноша кивнул.

— Сначала я играл, — признался он. — Потом полюбил вас. — Его улыбка была искренней. — Вы так красивы и сильны, так образованны и могущественны. Вы — это все, чего я хочу, тот, кем я мечтаю стать. Я сделаю для вас все, что угодно! — Он поднес руку Янагисавы к своему лицу и прижался губами к его ладони.

Янагисаву затопил поток противоречивых чувств. Сначала сомнение, что кто-то способен на подобное самопожертвование ради него. В мозгу вспыхнули яркие картинки из прошлого. В тот день, когда Янагисава получил пост канцлера, он устроил в замке Эдо роскошный прием с музыкой, танцами, с выступлением театра кабуки, изысканной едой и саке. Мужская часть гостей состояла из подчиненных, искавших его расположения. Все женщины были проститутками, купленными на свалившиеся на него деньги. Ни семьи — он по-прежнему был далек от нее, ни друзей — их у него не было. Гостям, с которыми он праздновал, не было до него никакого дела, если не считать власть, оказавшуюся у него в руках. Лживые улыбки и поздравления полностью его опустошили.

Теперь эта пустота распирала грудь. Его душа, стеная, требовала любви, которой он так страстно хотел, но никогда не знал. На глаза Янагисавы навернулись слезы, которые, как он думал, были выплаканы на похоронах брата, а оказывается, скопились в бездонном резервуаре одиночества. Порыв Ситисабуро тронул его до глубины души. Ему хотелось обнять молодого человека и пролить у него на плече благодарные слезы, ощутить на себе нежные руки, разрушающие броню, сковавшую сердце.

Потом из глубины времен он услышал голос отца: «…ленивый, недостойный быть моим сыном… жалкий, лишенный чести…» Янагисава не забыл удары деревянной палкой и вновь испытал чувство своей полной никчемности, невозможности заслужить любовь. Ненавидя это ужасное ощущение, стремясь прогнать его, он заставил себя вспомнить, кто он: второй человек после сёгуна. А кто такой Ситисабуро? Всего лишь жалкий простолюдин, настолько глупый, что изранил свое тело ради кого-то другого. Как он осмелился любить правителя Японии?

Страстное желание и благодарность Янагисавы превратились в ярость. Он вырвал руку.

— Как ты смеешь столь дерзко обращаться со мной?! — Он отвесил Ситисабуро пощечину. Молодой актер обиженно вскрикнул. — Я никому не приказывал меня любить! — Любой посягнувший на это не достоин даже презрения. — Как ты смеешь?!

Уроки, преподанные жизнью, наполнили его страхом, отчего он разозлился еще сильнее. Любовь делает человека уязвимым, зависимым, ведет к несчастью. Разве его родители не отвергли с презрением его детские попытки заслужить их любовь? Этот отказ был больнее, чем побои. В любви Ситисабуро Янагисава усмотрел возможность будущего отказа, новую боль… если он заранее не отведет эту угрозу.

— Я твой господин, а не любовник! — крикнул Янагисава, и от стремления побороть мятущиеся чувства его голос сорвался. — Покажи уважение! Кланяйся до земли!

Размахнувшись, он опрокинул стоявшего на коленях актера. Ситисабуро распластался на полу. Ужасаясь собственной жестокости, Янагисава поборол порыв броситься к молодому человеку с извинениями, отдаться своему страстному желанию любви. Жажда самосохранения одержала верх над всеми остальными стремлениями.

— Простите меня, господин! — заплакал Ситисабуро. — Я не хотел вас оскорбить. Я думал, что порадую вас тем, что сделал. Тысяча извинений.

Актер приподнялся на локтях. Янагисава ударил его в челюсть, и тот упал снова. Напомнив канцлеру о его одиночестве, сделав уязвимым, Ситисабуро унизил его, поменяв их местами. Янагисава не потерпит посягательства на свою власть. Это предвещает страдания и гибель, чего канцлер не может даже представить.

Он грубо сорвал белую хлопчатобумажную ленту, которая охватывала низ живота Ситисабуро, врезаясь между ягодицами. Потом стащил с себя халаты и, толкнув актера лицом в татами, оседлал его.