Герат, который в те годы называли Сердцем Земли, окутывала дымка былой славы, навевавшая покой и внушавшая чувство завершенности, как мавританская Гренада, лежащая далеко на западе.

Если бы Никколо Макиавелли заглянул в Герат, куда в его эпоху еще не ступала нога европейца, то наверняка счел бы парадоксом тот факт, что, невзирая на полный политический упадок, город на реке Хари переживал явный расцвет искусства, играя роль восточной Флоренции. В течение целых двадцати дней он предоставлял пищу для пытливого ума Бабура.

Герат заметно отличался от других городов. Восстановленный после военных кампаний Тимура, он уже целое столетие наслаждался не слишком надежным миром, – именно по этой причине в пятнадцатом веке (по христианскому календарю), во время правления султана Хусейна Байкары, город превратился в центр Возрождения эпохи Тимуридов. Он был не просто хорошо укрепленной цитаделью, но настоящим оплотом гуманизма; здесь сохранились руины храма огнепоклонников зороастрийцев, неподалеку от которого находилась несторианская церковь, над шумной торговой площадью возвышалась величественная Пятничная мечеть; дворец, по высоте превосходивший городские стены, раскинулся среди садов, где буйствовали заросли виноградной лозы и жужжали мельничные колеса.

На недавно установленных гробницах Тигр с уважением читал имена прославленных и просвещенных мужей. В то стремительное время образование предполагало не накопление уже сформулированных знаний, но поиск и исследование смысла жизни, в ее связи с Богом. Однажды Руми, непревзойденный поэт дервишей-мистиков, написал диалог между верующим человеком и его Богом. «Что мне слова? – спрашивал

Бог. – Не нужно мыслей или их выражения. Я нуждаюсь только в пламенном сердце». И верующий кричал в мистическом безумии: «Я умираю в камне и возрождаюсь в растении, я умираю в растении и восстаю в животном, я умираю в животном, чтобы возродиться человеком! Когда я умру как человек, я войду в сонм ангелов, и над ангелами я стану тем, чего не видел человеческий глаз, – божественной пустотой».

Ты из эфира камнем стал, ты стал травой потом,

Потом животным, – тайна тайн в чередованье том!

И вот теперь ты человек, ты знаньем наделен,

Твой облик глина приняла – о, как непрочен он!

Ты станешь ангелом, пройдя недолгий путь земной.

И ты сроднишься не с землей, а с горней вышиной[34].

В подобном мистицизме прослеживаются следы христианской веры. Омар Шейх сосредоточенно корпел над словами Руми, не понимая их смысла. Однако Бабур отдавал предпочтение сочинениям Джами, который давал мистическое толкование ортодоксальной веры. Джами умер в Герате всего пять лет назад. Он, в свою очередь, черпал идеи из толкований Ахрари, учителя дервишей и духовного наставника Бабура. Результаты своих поисков Джами изложил в таких поэмах, как «Семь престолов», «Юсуф и Зулейха»; последняя вызвала множество «ответов» в различных литературах Востока. Бабур не чувствовал себя достойным делать комментарии к произведениям Джами, но упоминал его имя в своей книге.

Очевидно, что искусство Герата пошло наперекор традициям, которые всегда строго соблюдались в странах ислама. Художники гератской школы осмеливались выписывать на голубом фоне апокалиптические ангельские создания в обрамлении огня, хотя изображение фигур было давно запрещено суровыми мусульманскими обычаями.

Бехзад[35], признаваемый и в наши дни выдающимся художником, работал в жанре многофигурной миниатюры и выполнял портреты, как мы сказали бы сейчас, с некоторым налетом импрессионизма; на фоне стилизованных пейзажей он изображал вполне реалистичные фигуры. Его чудесные кони окрашены в самые фантастические цвета – есть даже фиолетовые и черные с белым. Возможно, мастерство Бехзада сформировалось под влиянием китайского искусства династий Юань и Мин. Это была настоящая живопись, а не просто иллюстрация к книге. Тома, вышедшие из мастерских Герата, сочетали в себе мастерство художников, оформителей и каллиграфов. Эти книги, на создание которых уходили долгие годы, чаще всего воспроизводили тексты Корана, запечатлевшие слово Всевышнего.

Однако встречались и исторические труды, объясняющие события с точки зрения истинной веры, – «Книга побед Тимур-бека», написанная Али Йезди, и семитомная «всеобщая история» Мирхонда, продолженная его внуком, Хондемиром[36], тогда еще здравствующим. Были еще творения музыкантов и керамистов, а также мечтателей, воплотивших свои грезы в архитектуре.

Еще до того, как в Западной Европе вошел в употребление термин «человек энциклопедических знаний», таких людей с всеобъемлющим мышлением можно было встретить в Хорасане. Его правитель, султан Хусейн, также имел склонность к разнообразным искусствам, хотя его творения, как отмечал Бабур, оставляли желать лучшего. Тигр не упустил случая посетить и вознести молитву у недавно установленной гробницы визиря султана – знаменитого Мир Алишера, имя которого в буквальном переводе означает «эмир Али-лев». Мир Алишер хотел посвятить свою жизнь литературе, однако был вынужден занять пост министра, находя отдушину в живописи, составлении исторических таблиц и в особенности поэзии. Из-под пера Навои (такой он выбрал для себя поэтический псевдоним) вышло немало произведений, написанных на его родном тюркском языке, а не на общепринятом в литературе персидском. В этом отношении он стал настоящим первопроходцем, как тот европейский гений, что на заре эпохи Возрождения впервые использовал в своих сочинениях разговорный ломбардский диалект вместо традиционной латыни[37]. Все это бесконечно интересовало Бабура, который и сам использовал чагатайский тюркский в своих записях, хотя стихи мог сочинять на любом из известных ему языков.

«Алишер-бек был человек бесподобный. Беком он у султана не был, но был его товарищем. С тех пор как на тюркском языке слагают стихи, никто другой не слагал их так много и так хорошо. Персидский диван он тоже составил. Некоторые стихи там недурны, но в большинстве они слабы и стоят низко. Следуя примеру Мауляны Абд ар-Рахмана Джами, он собрал свои письма и получился сборник писем, которые он писал кому-нибудь по какому-нибудь поводу. Без сына, без дочери, без жены и без семьи прошел он прекрасно свой путь в мире, одиноко и налегке».

Бабуру доставляли немалое удовольствие анекдоты, и во время своих прогулок по Герату он услышал очередную историю об Алишере. Некий посредственный поэт – Бинаи из Герата – не раз терпел насмешки от великого поэта и визиря по поводу своего музыкального невежества. Выбрав благоприятный момент, когда Алишера не было в городе, Бинаи поднатаскался в тонкостях музыки и даже самостоятельно сочинил несколько мелодий. По возвращении в артистический Герат Алишер, к своему полному изумлению, был встречен Бинаи, исполнявшим песню собственного сочинения. Однако на этом соперничество между поэтами не закончилось.