пациенты, в отличие от Джордана, получали большие дозы медикаментов, которые взаимодействуют с алкоголем, а кое-кто, выпив, становился расторможенным и буйным. Были среди них и выздоравливающие алкоголики. Если бы мы ослабили правила ради Джордана, это могло запустить цепную реакцию среди остальных больных. Они бы решили, что Джордан у нас в любимчиках, либо заметили бы слабость, которой можно воспользоваться.

Последней каплей стало одно пасмурное утро. Я сидел в кабинете, и мне предстояло еще несколько часов проработать над срочным судебным отчетом, который нужно было подать завтра утром, и тут мне позвонила медсестра.

– Он опять за свое, – сказала она.

Я понял, кого она имеет в виду и что именно произошло, не успела она и слова добавить. По-видимому, Джордан заметил слабое звено в моей кольчуге, когда я простил ему возвращение в нетрезвом виде, и на сей раз вернулся пьяный в стельку. Он, естественно, все отрицал и отказался дышать в алкотестер. Я бросил трубку, запер дверь и заорал. Прошел по отделению, стараясь дышать поглубже. Мне нужно было попасть в палату Джордана, поскольку выходить он отказался. Едва я открыл дверь, меня окатило волной пивного перегара. Сначала Джордан отрицал, что вообще пил, потом заявил, будто я сказал ему, что ему разрешается пить на прогулках, – и вдруг сорвался. Ринулся ко мне, ткнул мне пальцем в лицо и прижал спиной к платяному шкафу, разбив зеркало. Глаза у него были безумные, щеки приобрели оттенок раскаленного докрасна металла, из уголка губ текла слюна. Его тирада была тщательно продумана. Между взрывами крайне расистской ругани он, как ни парадоксально, обвинял меня в том, что я веду себя с ним как расист. Он сказал, что у него есть друзья, пригрозил, что меня выследят до дома и вырежут всю мою семью. «Замочат пером под ребро», цитируя его сленг.

Мне грозили далеко не в первый и не в последний раз за время работы, но тут я чувствовал, что все это какое-то очень личное, нутряное. Не нажал тревожную кнопку, которую мы обязаны носить на ремне, предположив, что Джордан успокоится, как всегда бывало раньше. Другой больной услышал крики из комнаты Джордана и сказал медсестрам, а те вызвали бригаду быстрого реагирования. Они окружили Джордана и дали ему успокоительное. Когда на тебя кричит пациент, это очень унизительно для врача как для властной фигуры, потому что мне нельзя было возражать ему. Как он смеет обвинять меня в предвзятом отношении к нему? Я, наоборот, прогнулся ради него, отстоял его право на прогулку, несмотря на сопротивление своих же коллег. Так что мне очень даже хотелось наорать на него в ответ. Но то, к чему это привело и чем кончилось, лишило меня всякого желания оставить за собой последнее слово. У меня не было выбора – я покорно побрел вон из его комнаты, провожаемый гнусной усмешкой и еще несколькими оскорблениями в виде взглядов.

Я никому не сказал ни о том, что Джордан пихнул меня на шкаф, ни об угрозах расправы. Может быть, напрасно. Некоторые мои коллеги даже заявили бы в полицию. Угрозы расправы, строго говоря, – это преступление, а раз пошла такая пьянка, что мной разбили зеркало (простите за каламбур), это, строго говоря, могло считаться нападением. Но мне было не страшно – скорее обидно. Я думал, у нас есть какое-то взаимопонимание (да, извращенное). И, признаться, мне помешал обратиться к властям и еще один фактор – время. Вечерело, а мне предстояло еще несколько часов набирать и редактировать этот противный судебный отчет. Опыт научил меня, что вызовы из нашей психиатрической клиники для полиции обычно не в приоритете (думаю, это логично, учитывая, что виновные в угрозах и нападениях были уже задержаны), и могло случиться, что я прожду несколько часов, прежде чем приедут полицейские. А возможно, мне, невзирая на все случившееся, из бессознательного фаворитизма не хотелось в очередной раз портить досье Джордана и еще сильнее ставить под удар его выписку, которая и без того никак не давалась нам в руки. Месяца через полтора он выдавил что-то вроде извинения. Я в ответ формально пожал плечами. Сейчас я понимаю, что надо было воспользоваться случаем подробно обсудить этот инцидент. Не столько ради того, чтобы увидеть, как Джордан корчится, сколько ради того, чтобы позволить ему осознать последствия своих поступков и понять, как легко испортить отношения и оттолкнуть от себя людей.

Через несколько месяцев после того, как Джордан угрожал мне и пытался избить, мне настала пора брать две недели отцовского отпуска после рождения нашего второго сына Райяана, благословившего нашу с Ризмой жизнь и снова проклявшего наш сон. У этого существа волосы были гораздо жиже, чем у первого, а ноздри как у дракона. Сотрудники, конечно, знали, что я уйду в отпуск, а пациенты – нет. Нам настоятельно не рекомендовали рассказывать больным о своих семейных обстоятельствах. В тюрьмах это еще опаснее, но и в больницах пациенты, особенно склонные к антиобщественным поступкам, могут воспользоваться этими сведениями в своих интересах, например, чтобы шантажировать сотрудников компрометирующими материалами (и даже фотографиями) или через сообщников выйти на кого-то из сотрудников вне больницы и взятками либо угрозами заставить пронести им контрабанду – телефоны или наркотики. Кроме того, поддержание профессиональных границ укрепляет необходимую динамику отношений пациента и профессионала. За неделю до отпуска Джордан сказал: «Поздравляю с пополнением в семье». Очевидно, кто-то из сотрудников допустил утечку информации. Это не было катастрофой, и я уверен, что Джордан не собирался мне грозить, а просто хотел проявить вежливость. Однако в моей памяти невольно всплыли его мрачные зловещие слова, произнесенные несколько месяцев назад, когда он угрожал расправой и мне, и моим близким. «Замочат пером под ребро» – так мне помнилось.

В конце концов Джордан все-таки начал сотрудничать с нами. Стал заниматься трудотерапией, хорошо вел себя в отделении и, насколько нам было известно, не вытворял ничего незаконного, когда его отпускали. Бюрократические препоны, которые нужно преодолеть, чтобы выписать пациента, могут стать настоящим кошмаром, в зависимости от того, насколько хорошо срабатывает государственная служба охраны психического здоровья, которая будет нести ответственность за больного во внешнем мире. Нередко это классический пример того, что у семи нянек дитя без глазу. Если система работает слаженно, достаточно обратиться к одному чиновнику, у которого хороший контакт с коллегами. Если она дает сбой, обычно к делу привлекают слишком много медицинских работников, у каждого из которых свои представления о том, что нужно пациенту, и свои собственные требования, пожелания и ожидания по поводу того, в чем именно должны