От крайнего дома послышался крик, чей-то смех и истошный женский визг. Костя увидел, как Мише Немеровский выволакивает на улицу низкорослого мужичка, а следом могучий Юра Симоненко выносит за загривки на крыльцо двух теток. Росин моментально забыл про старика и кинулся навстречу.

— Вот, — жизнерадостно похвастался Немеровский.

— В подполе прятались.

— Отпусти.

Миша неохотно подчинился, Юра тоже оставил обеих теток перед председателем клуба. Перепуганные крестьяне жались друг к другу, но попытки убежать не предпринимали. Понимали: раз уж попались, то никуда теперь не денешься. Мужичек с драной бороденкой, баба лет сорока и девчонка лет пятнадцати, закрывающая обеими руками причинное место. Боялась, видно, что забыть про него могут.

— Это чья земля? — спросил Росин.

— Боярина Иванова, эта земля, воевода, волостника князя Шуйского, — с готовностью сообщил пленник.

— А год сейчас какой?

— Семь тысяч шестьдесят первый год от сотворения мира, — ни единым жестом или словом не выдал крестьянин своего удивления странному вопросу.

— Зовут-то тебя как?

— Харитоном меня зовут, воевода. А это баба моя, Прасковья, и дочь Алефтина.

— Слушай меня внимательно, Харитон. Мы свои, русские. Трогать вас не станем, грабить тоже. Переночуем только, а завтра дальше уйдем. Но вот припасы у нас кончились. Придумай, Харитон, как бы нам всем поужинать, да завтра с утра перекусить. И с собой нам чего-нибудь придумай. Денег у нас, правда, нет, но мы по бартеру заплатим. То есть, сменяемся.

— Есть, есть барин, — торопливо закивал мужик. — Рожь в овине оставалась, крупа кое-какая в подполе. Прасковья бочонок грибков соленых спрятанных достанет.

— Миша, помоги человеку, — ласково попросил Росин. — Не управится ведь один.

— Как скажешь, мастер, — и Немеровский звонко хлопнул Харитона по плечу: — Ну, пошли, сердешный, показывай.

Прасковья, опасливо покосившись на Симоненко, возвышающегося над женщиной почти на полметра, дернула дочку за сарафан и засеменила следом.

— Одна тысяча пятьсот пятьдесят второй, — пробормотал Костя, глядя на сверкающую Юрину кирасу. — Охренеть…

На пуховой перине Зализе спалось тепло и мягко — и он поднялся куда позже обычного. Во дворе усадьбы уже позвякивали оружием подошедшие из ближних деревень воины, а к воротам продолжали подъезжать все новые и новые всадники. Поскольку дальнего похода не намечалось, ополченцы собирались без заводных коней. Припасов они также не везли — рассчитывали на прокорм у боярина. Кроме того, с окрестных селений подъезжали так же людишки с женками и детьми. Самые зажиточные прикатили на телегах: до Кипени и Забородья от усадьбы вел хорошо накатанный тракт.

Двое смердов в рубахах с мелкими подпалинами — видать, кузнецы — возились у камнеметательного механизма, крепя новую петлю. Где боярин Иванов добыл это сооружение, опричник не знал — вчера, вроде, не было. На валу смерды проверяли прочность тына и затаскивали на вал крупные деревянные чурбаки: свалить на голову врагу все сгодится. Подготовку к обороне волостник князя Шуйского наладил хорошо, не в первый раз от всяких шаек отбивался.

Почти всех воинов Дмитрия Сергеевича Зализа знал: кого под Казанью видел, к кому и в деревню заезжал. Опричник прошел по двору, здороваясь с каждым особо, после чего вернулся в горницу боярского дома. Здесь же оказался и хозяин.

— Мои все собрались, Семен Прокофьевич, — не без гордости сообщил волостник. — Причем Алексей Курапов сына старшего привел. Мурат вчера ответил, до полудня подтянется. Успеет до подхода ворога, как считаешь?

— Бог даст, успеет, — перекрестился опричник. — У тебя припасов-то на осаду хватит? Почитай, год заканчивается, скоро новый урожай поспеет.

— Не боись, — усмехнулся боярский сын, — саламату хлебать не придется.

— И то хорошо, — кивнул Зализа.

— Откушаешь с нами, Семен Прокофьевич, али в Копорье поскачешь?

— Откушаю, — кивнул опричник. Он хотел лично убедиться, что странные сарацины сели в осаду вокруг Храпши, а не отправились дальше бродить по Северной пустоши.

На этот раз за столом собралось непривычно много народа: здесь сидело восемь витязей, пришедших защищать крепость от нашествия иноземцев.

Правда, каждый из них предпочел бы, чтобы на длинных скамьях было еще теснее. Помолившись, они приступили к трапезе.

Обычных шуток и смеха в горнице не звучало: каждый знал, что уже после полудня может оказаться в самой гуще смертельной сечи против куда более многочисленного врага.

— Барин, — кубарем влетел в горницу мальчишка.

— Засечник скачет!

— Идут, — понимающе перекрестился волостник. — Как въедет, зови его сюда. Пусть подкрепиться с дороги. А нам пора на стены. Ступайте за луками, братья.

Но луки не понадобились: едва спрыгнув с коня, Василий увидел вышедших на крыльцо воинов и тут же предупредил:

— Не пошли сюда сарацины! К Мухоловке и Горбункам поворотили, к морю.

— Как же так? — с удивлением оглянулся на опричника Дмитрий Сергеевич. — Пошто на Горбунки?

— Упредили, Василий? — растолкав витязей, приступил к перилам Зализа.

— Осип вперед по деревням поскакал. Успеют спрятаться.

— Догонять их надо! — тут же предложил кто-то из ополченцев. — Посечь, пока беды не наворотили.

Боярин Иванов выжидающе смотрел на опричника. Его понять можно: вороги идут по его земле, разоряют его деревни. И хотя иноземцев в двадцать раз больше, это не значит, что нельзя малыми силами вырезать их разъезды и сторожевые отряды. Но хотя хозяин земле Дмитрий Сергеевич, но государев человек здесь Зализа, и его слово может перекрыть волю поместного боярина.

— Мурата с его ополчением дождемся, — решил Семен. — Потом пойдем, попробуем вражий доспех на прочность.

От принятого решения по спине побежали холодные мурашки — не от страха, нет. Просто уже два года ни разу не рубился Зализа в настоящей сече, не шарахался от падающего на голову клинка, не ощущал бессильных тычков бьющих на излете стрел.

Предвкушение настоящей, горячей битвы, а не беготни по усадьбам за ополчением заставило сильнее биться сердце и быстрее струиться кровь.

— Копья нам выдай, Дмитрий Сергеевич, — попросил опричник. — Без них по лесу ездить хорошо, а латников колоть трудно. И засыпай торбы. Солнце уже высоко, скоро татарин подойдет.

Задерживающийся боярский сын Мурат Абенович Дваров был дальним потомком одного из суздальских князей. Несколько поколений его отцов служили на Волге казанскому хану, а отец, ногайский сотник, под рукой Менгли-Гирея ходил с Великим князем Иваном Васильевичем воевать Литву. Татарин, одним словом. В Литве, под Опановым, ему по локоть отсекли левую руку. Сотника увезли лечиться в Псков, где прадед нынешнего князя одарил татарина за храбрость тремя деревеньками в недавно отошедших под Москву новгородских землях. Внешне боярин Мурат никак не отличался от прочих русских витязей. Разве только шелом носил с опушкой из чернобурки и совсем без бармицы. Лет ему было уже немало, но рука твердо держала меч и поводья. В поход с собой Мурат выводил не вооруженных смердов, а своих собственных сыновей, и малая дружина его держалась друг за друга очень крепко.