и ее чувства, и логика Ногути не принесли результатов. Безумно жаль, что во время предвыборной кампании вся ее вера в человеческие слезы, смех, добрые улыбки, пот, горячее прикосновение кожи не принесла пользы.

Кадзу ощущала это почти физически: ее слезы, красивая улыбка были бессильны. Прежде в том обществе, где она росла, было принято считать кокетство сильным оружием, оно могло одержать верх над властью и деньгами, но прошедшая сквозь горнило выборов Кадзу воспринимала теперь такую точку зрения как древний миф. Грубая критическая оценка выборов сводилась к этому. Другими словами, «деньги» одержали победу над «женщиной». Это совсем не то, что явная победа женщины, отвергнувшей бедного возлюбленного и отдавшейся нелюбимому богачу.

И из этого естественным образом вытекало, что и поражение Ногути в глазах Кадзу выглядело так же. «Деньги» одержали победу над ним как «мужчиной».

Силу, столь бесстыдно доказавшую, что ни логика, ни чувства, ни привлекательная внешность – ничто ее не одолеет, Кадзу яростно ненавидела, но вскоре заметила, что чувство безвыходности неразрывно связано у нее с осознанием невозможности возрождения «Сэцугоан». До последних дней эпопеи с выборами сердце ее жило надеждой на чудо, которое сделает возможным невозможное. Теперь эта надежда умерла. Ожидание чуда сливалось с верой в политику, но политика на эту веру не ответила, и Кадзу окончательно утратила свои тайные чаяния.

Однако, если считать, что Кадзу лишь поэтому разочаровалась в политике, получалось, что она, как и Ногути, полагала, будто политику вершат логика, чувства и красота человека. Ведь именно эти три вещи оказались бесполезны. С другой стороны, в то время на Кадзу со всех сторон давила информация о безнадежности ее дела, а политика придавала ей мужества. До самого конца выборов она надеялась на чудо, способное сотворить невозможное. Но теперь эта надежда умерла. Она верила в политику наравне с верой в чудо, но политика не отозвалась на ее уверенность, и Кадзу, в свою очередь, полностью разочаровалась в мистической силе политики.

Размышляя так, Кадзу неожиданно открыла для себя новый смысл понятия «политика».

Ее усилия оказались тщетны; тем не менее, если отбросить неудачные финансовые вложения и сосредоточиться только на чуде, вполне вероятно, невозможное станет возможным и политика вновь придет ей на помощь. Тогда и надежда на чудо, и все усилия ради него, наверное, все та же политика.

А вдруг «Сэцугоан» все-таки можно возродить?

Кадзу сделала замечательное открытие: «Консервативная партия победила при помощи денег. Я из-за этого потеряла свой ресторан, поэтому Консервативная партия обязана компенсировать мне потраченные деньги».

Открытие было поистине великолепным.

Кадзу, рассчитав, когда мужа не будет дома, позвонила в Камакуру, где жил Савамура Ин. Его неоднократно избирали главой партии и премьер-министром и хорошо знали в среде консервативных сил Японии. Кадзу в прошлом как-то встречалась с гражданской женой Савамуры.

С бешено бьющимся сердцем Кадзу набирала номер. Она, сама того не зная, впервые постигала суть политики. А именно – предательство.

Семья Савамура из поколения в поколение поклонялась богине Бэндзайтэн[44]. Поэтому Ин, почитая эту ревнивую богиню-деву, официально никогда не был женат. Он сделал гражданской женой гейшу из Янагибаси[45]; в глазах общества она сохраняла статус прислуги. Ни разу не появлялась на публике, при гостях всегда молчала. И до сих пор своего на самом деле супруга называла вроде как «его превосходительство».

На просьбу Кадзу об аудиенции она спокойно ответила:

– Думаю, его превосходительство с радостью вас примет. Я выясню, когда это удобно.

В результате встречу назначили на одиннадцать утра пятнадцатого сентября. Перенести ее было никак нельзя.

На следующий день Кадзу узнала, что переезд Ногути в арендованный в Коганэи дом намечен тоже на пятнадцатое сентября. Ее поразили превратности судьбы. Если она упустит эту возможность, то, скорей всего, во второй раз договориться о встрече с Савамурой Ином не получится.

Кадзу понимала, что хозяйка обязана присутствовать при переезде в новое жилище, и ломала голову, как бы этого избежать. Однако вопрос с датой решил Ногути – он, по обыкновению, не считал нужным советоваться по такому поводу с женой. Кадзу уже не могла сдвинуть эту дату.

Решение опять пришло нежданно. В день накануне переезда Кадзу вернулась в «Сэцугоан» под предлогом незавершенных дел, вызвала жившего поблизости домашнего врача и, пожаловавшись на сильнейшую головную боль, велела ему позвонить Ногути и сказать, что сегодня ей придется переночевать здесь. На следующее утро врача спешно вызвали снова, попросили еще раз позвонить по телефону и сообщить: «Сегодня мадам не в состоянии помогать при переезде, дайте ей до вечера восстановить силы».

Выпроводив врача, Кадзу отправила двух молодых девушек помогать Ногути, оставив при себе одну верную служанку. Невероятная сила подняла ее с постели. Преданная служанка, все понимая, приготовила одежду. Летнее кимоно из жатого шелка насыщенного нежно-коричневого цвета, украшенное по подолу желтыми цветами патринии, пояс оби, где на белом фоне сине-зелеными и серебряными нитями были вышиты мошки. Кадзу, обнаженная по пояс, наносила макияж перед зеркалом, куда падали лучи утреннего солнца начала осени. Служанка, затаив дыхание, стояла рядом и, когда Кадзу просто поводила взглядом, подавала ей нужную вещь. Служанка знала, что важное дело, которое предстоит хозяйке, решит их будущее.

Несмотря на испытания, выпавшие на ее долю летом, пышные плечи и грудь не утратили великолепия. Однако шея, светло-коричневая, как увядший цветок, выделялась на фоне белоснежной кожи – загар появился во время предвыборной кампании. В солнечном свете, падавшем на зеркало, все еще жил летний зной, но белые плечи и грудь Кадзу напоминали ледник. Плотная белизна нежной кожи словно отталкивала свет, скрываясь в темной прохладе летней комнаты.

Поистине оставалось только удивляться, что кожа Кадзу неподвластна возрасту, словно избежала тяжких оков прожитых лет. Упругая, ровная, гладкая и безмятежная, будто молоко, от души налитое в широкую низкую миску, она таила в себе некую настороженность и коварство. Очень мелкие поры как будто раскрывались на солнце, и казалось, что кожа мягко сияет, даже больше обычного.

– Какая прелестная кожа! Хоть я и женщина, но так бы и набросилась! – воскликнула служанка.

– Нет сейчас времени говорить об этом.

Кадзу с удовольствием выслушала похвалу, но решительный взгляд был устремлен в зеркало. Она смочила кожу туалетной водой, велела служанке брызнуть на волосы сзади, припудрилась, и четкая граница белизны и загара стала почти незаметна. Кадзу еще не доводилось так быстро и так сосредоточенно, напряженно наносить косметику.

– Машина готова выехать?

– Да.

Кадзу, одеваясь, приказала служанке позвать шофера. Молодой водитель пришел, опустился в коридоре на колено. Кадзу, завязывая шнур на поясе,