– Так. О том, куда сегодня поедем, никому ни слова. Дело очень серьезное. Кто бы тебя ни спросил, ты пожалеешь, если проболтаешься.

Вечером Кадзу вернулась в превосходном настроении и сразу рассказала преданной служанке, что задержалась, обедая с привередливым стариком из Камакуры. Чтобы тщательно смыть косметику, она быстро приняла ванну. Когда Кадзу переоделась в скромное кимоно, румянец после ванны выглядел как остаточный жар из-за головной боли, и она поспешила к новому дому в Коганэи.

Ногути ничего не сказал. Коротко спросил о самочувствии, ответ толком не выслушал.

Кадзу, оглядывая новое жилище, в который раз поражалась равнодушию людей. От Партии новаторов пришли только два секретаря, а молодые люди, которые толпились рядом во время выборов, не появились. Ямадзаки неловко тащил буфет для чайной посуды. Кроме него, здесь находились лишь посланные с самого начала из «Сэцугоан» прислужник и служанки.

Дом был обращен к плотине, расположенной неподалеку от станции Ханакоганэи железнодорожной линии Сэйбудэнтэцу. Бетонная дорога на противоположном берегу вела в город Ицукаити. Дорога на их берегу была без покрытия: и траву на дамбе, и живую изгородь у дома припорошила белая пыль. Дом состоял из семи комнат, его окружал довольно большой сад, но здание выстроили из дешевых материалов, и оно сотрясалось, когда мимо проезжал грузовик. Столбами ворот служили живые деревья, а в саду росли криптомерии, кедры и веерные пальмы.

Немного обустроившись, на следующий день после обеда супруги Ногути впервые отправились на прогулку по новым местам. Какое-то время они шли по густо заросшей тропинке на дамбе в сторону устья реки.

Кадзу помнила деревенскую жизнь лишь по своим детским годам. По шоссе в Ицукаити сплошным потоком двигались машины, а на этом берегу изредка проезжали только грузовики и велосипедисты. К тому же на тропинке, стелющейся по дамбе, они никого не встретили. Кадзу впервые за долгое время услышала здесь средь бела дня заливистый собачий лай.

Воздух над тропинкой гудел от жужжания и стрекота мошкары. Вокруг все заросло мискантом, и его созревшие метелочки – гибкие, грациозные, серебряно-пепельные – сверкали на солнце. Низкорослый бамбук и высокие сорняки на стороне, обращенной к проезжей части, покрывала пыль, они напоминали изящные гипсовые статуэтки, а растения в верхней части дамбы выглядели живыми и свежими.

Трава вокруг дорожки, спускавшейся к аллее сакуры, росла обильно и привольно; можно было представить, какая благоухающая духота стояла тут летом. Заросли скрывали от взора водную гладь. Каштаны и акации свободно раскинули ветви над водой, кое-где деревья с обоих берегов сплетались, их обвивали лианы, слышался легкий плеск. Чтобы полюбоваться на реку, нужно было осторожно спуститься по травянистому склону.

Тропинка была слишком узкой, чтобы идти рядом, поэтому Ногути шел впереди. Дорогую трость из змеиного дерева продали на аукционе, поэтому он раздвигал траву грубой палкой из древесины сакуры.

Глядя на Ногути со спины, Кадзу отметила, что волосы у него на затылке совсем поседели. Плечи поникли, утратили гордую осанку, спина в серой рубашке выдавала джентльмена, ушедшего на покой.

Однако Кадзу знала, что Ногути нарочно напускает на себя такой вид. Он просто решил играть роль человека, отошедшего от дел. Вчера даже не пытался выяснить, почему она пропустила переезд. Обычно раздражительный из-за возникающих по такому случаю хлопот, сейчас он сохранял спокойствие зеркальной водной глади. Ногути представал в новом свете. Стремясь обрести удовольствие после всех потерь, он намеревался искать крупицы радости в различных занятиях. Но так просто их не найти. Поэтому в нынешней бодрости Ногути сквозило нечто высокоморальное, отражение его прежнего кодекса поведения.

И теперь, на прогулке, вдыхая чистый загородный воздух, он неоднократно на разные лады выразил свои чувства словами:

– Ах, как хорошо!

Ногути, поставив себе цель, не мог успокоиться, пока не объединял ее со множеством других задач и вещей. Он верил, что это поддержит его высокую нравственность и придаст сил. По крайней мере, он мечтал об этом. У человека, занявшегося политикой, есть враги, но у человека, устремившегося к поэзии, врагов быть не должно. Пока еще все это не нашло баланса, осталось много нерешенных вопросов. Но скоро все очистится, придет в гармонию и, как у Гёте в «Ночной песне странника», обретет «на вершине горной покой»[46].

Кадзу шла с опущенной головой и разглядывала втоптанные в землю синие осколки бутылок из-под лимонада и пива. Омываемые дождем, обдуваемые ветром, они казались старинной инкрустацией.

– Во время любования сакурой здесь, должно быть, очень шумно, – заметила Кадзу.

Ее слова прервали размышления Ногути. Но он как раз приготовил ответ:

– Нет. По слухам, такого не бывает. Сакура здесь совсем старая, за ней плохо ухаживают, так что цветов, на которые стоит полюбоваться, здесь нет. Ямадзаки говорил, что шумные толпы собираются под деревьями в парке Коганэи.

– Это хорошо.

Ее слова прозвучали неуверенно, и Кадзу смутно ощущала причину. Она-то мечтала о толпах.

Ногути остановился под сакурой и, постукивая палкой по мокрому дуплистому стволу, позвал:

– Вот, смотри. Она скоро засохнет.

Быстрые движения его взбодрили. У Кадзу сжалось сердце, когда она увидела, как похожие на старую метлу брови нависли над смягчившимися в улыбке глазами. Нарочито оживленный голос Ногути колол душу осколками прозрачного стекла. Хотя Кадзу не попрекали за вчерашнее, настроение испортилось.

Вчера она отправилась к Савамуре Ину, взяв с собой подписной лист. Кадзу, по обыкновению, позаботилась о запасном варианте. Прежде всего она попросила Савамуру как-то повлиять на нынешнего министра финансов, а также на министра торговли, чтобы те оказали ей финансовое содействие. Савамура ненадолго задумался, однако сказал, что ему это сделать трудно и подобное давление скорее всего не принесет Кадзу пользы в ее нынешнем положении.

Тогда Кадзу достала подписной лист и убедила его, что если первым будет стоять имя Савамуры Ина, то остальные внесут пожертвования не задумываясь. Тот печально усмехнулся, извинился, что может сделать это только как частное лицо, велел своей гейше растереть тушь и замечательным почерком вывел кистью: «10 000 иен Савамура Ин».

Пока никто не должен был знать, что дальше Кадзу обратится с подписным листом к разным лицам, на которых намекнул Савамура Ин: премьер-министру Саэки, Нагаяме Гэнки и другим финансовым воротилам. Эта информация никак не могла достичь ушей Ногути.

С той минуты, как она получила подпись Савамуры Ина, в сердце Кадзу зародилось предчувствие нежданного успеха. Опять воспрянула душа, и Кадзу охватило ни с чем несравнимое ликование. Теперь требовалось прятать эту наполнявшую сердце радость. В конце концов Кадзу сгорбилась, как кошка, которая, свернувшись, скрывает избыток своей