– Полагаю, так, – ровным тоном ответил он.

– Ты правда меня не простишь?

– Не думаю, что смогу. – Дан выстрелил в нее таким суровым, таким ледяным взглядом, что у нее защемило сердце. – А какое это, черт возьми, имеет значение? Я знал, что в конце концов ты меня подведешь.

Зоя ответила не сразу. Ей надо было хоть как-то это переварить. Разве он не попытается что-то исправить? Неужели все так безнадежно? Чувствовал ли он по отношению к ней то же, что она к нему?

Она так в это верила!

– Что?

– Ты говорила, что не подведешь меня, а сама подвела.

– Понимаю. Очень сожалею.

– Что толку от твоих сожалений, если и ты, и я понимаем, что рано или поздно это повторится?

– Не нарочно.

– Но сотворишь опять непременно.

– Ну, я ничего не могу гарантировать, потому что я живой человек. – В этом-то все и дело. – Я не совершенна, Дан, как и ты.

– Я – нет, согласен. Но я думал, что у тебя изъянов нет.

Что? Она удивленно на него уставилась. Он правда так думал? Нет, не может быть. Ведь она далека от совершенства настолько, насколько это вообще возможно.

– Погоди-ка. – Ей показалось, что с ними это уже случалось, и ее заставляла леденеть мысль, что подобное может повториться в будущем. – Ты ведь ждал чего-то подобного, не так ли?

Он вскинул голову, и их взгляды встретились.

– Что?

– Ты ждал моего ляпа.

– С чего бы это я ждал? – нахмурился он.

– Понятия не имею. Тебе лучше знать.

– А мне кажется, что у тебя есть все ответы.

– Всех ответов у меня нет. – В голове у нее прояснилось, сердце колотилось. – Но сейчас мне кое-что стало понятным. – Ее и правда вдруг осенило. – Знаешь, эта статья – не самое плохое. – Она скрестила руки на груди и посмотрела на него. – Я ведь там не рассказала все как есть и не раскрыла действительно конфиденциальной информации, например о твоей деловой поездке в Штаты или аборте Натали. Конечно, ты расстроен и считаешь меня предательницей, но совершенно напрасно, что и сам поймешь, если только перестанешь упрямиться как осел.

– Ты считаешь, что все дело в моей упертости? – рассердился он.

– Нет. Я думаю, это что-то вроде страха. Ведь ты не настроен против долговременных отношений, как и декларировал недавно? А теперь готов со мной расстаться, когда все у нас шло чертовски хорошо. И остается лишь один вывод: ты по какой-то причине боишься.

– Чего же мне бояться?

– Откуда мне, черт возьми, знать? – Ей начинало все больше надоедать его раздражение и высокомерие, упрямство и прежде всего нежелание к ней прислушаться. – Но ты ждал, когда я дам маху. Что ж, поздравляю, дождался. И ты прав. Не могу обещать, что это не повторится, потому что, в отличие от тебя, я отнюдь не совершенство.

– Это точно.

– Тебе есть что сказать или на этом поставим последнюю точку? – спросила она с такой натугой в горле, что ее слова прозвучали едва слышно.

Дан посмотрел на нее с бездонной мрачностью во взгляде, и у Зои перехватило дыхание, ведь после недавнего счастья у нее в голове не укладывалось, что он может так просто с ней расстаться. Однако он кивнул:

– Последнюю точку. – И лишил ее последних надежд.

– Хорошо.

Она собралась уйти и шмыгнула носом.

– Я хочу побриться, – холодно сказал он, словно не понимая, что секундой раньше разбил ее сердце и нервы у нее обнажены. – Будет хорошо, если ты, когда я вернусь, уже уйдешь.

– Не беспокойся. – Она поняла, что должна уйти, не уронив свое достоинство, и с независимым видом вскинула голову. – Я уйду, потому что мне не нужен трус, который предпочитает побыстрее расстаться, лишь бы чего не случилось. Мне не нужен человек, который не хочет решать назревшие проблемы. И мне не нужен ты. – Она взглянула на него в последний раз перед тем, как он уйдет в ванную, и, вспомнив, что должна сохранять достоинство, съязвила: – Приятного Рождества. Хотя, скорее всего, оно у тебя будет отвратное-преотвратное.

Может, Зоя и ошиблась, скоропалительно обвинив Дана в трусости. Однако ее предсказание отвратных рождественских праздников оказалось пророческим. Потому что Рождество у него вышло действительно ужасным.

После их перепалки Зоя сдержала слово, и, когда он побрился, в комнате лишь витал легкий аромат ее духов. Через десять минут он оделся и по пути в Лондон блаженствовал, словно только что свалил с плеч непомерную ношу.

Чувство облегчения не покидало его часа два. В Рединге он, однако, задумался, как ей удалось прорваться через компанию журналистов, дежуривших у входа в отель. Да и вообще, надо было хотя бы подвезти ее до станции. Благодушие покинуло его, сменилось чем-то другим и, когда он вернулся домой, превратилось в нечто мрачное, угрюмое и тревожное. У него все валилось из рук. Отчего-то он то и дело хмурил брови, тер глаза, беспокойно ерзал на стуле, и его тянуло помолотить кулаками по боксерской груше.

Праздничный бедлам в городе, от которого невозможно спрятаться, только оттенял его скверное настроение. У него ныли мышцы от постоянного напряжения, а расслабиться не получалось, в груди давило так, что впору было наведаться к врачу, челюсть свело от постоянных усилий не скрежетать зубами.

И никаких признаков облегчения. Ни работа, ни спиртное не помогали, а перспектива провести Рождество с матерью и сестрой в Ашвике ничего хорошего ему не сулила.

После злополучной статьи он наполовину был уверен, что приглашение ему отменят. Даже позвонил, чтобы извиниться и объясниться, а потом сам отказался приехать, но мать – которую настолько мало тронули эти разоблачения, что они и самому ему стали казаться не очень страшными, – ничего не хотела слышать.

И он отправился в поездку, по крайней мере на пару дней, в надежде избавиться от хандры. Но мать и сестра прожужжали ему все уши о Зое – почему они не вместе, если созданы друг для друга, – и рождественский вечер оказался скомканным. Он попросил их отстать от него, с каменным выражением на лице пробормотал извинения, вскочил в машину и вернулся в Лондон.

Прошла неделя, он все время прокручивал в голове события прошедших двух месяцев и чувствовал себя ужасно. Плохо спал, потерял аппетит, стал раздражительным.

В канун Нового года он сидел с рюмкой виски у камина в гостиной и особо не удивлялся, почему не поехал на празднование к сестре, потому что удивляться тут было нечему. Просто ему не хотелось встречать Новый год в толпе едва знакомых людей, и вполне объяснимо, почему не хотелось.

Он не задумывался о местонахождении Зои, так как не хотел ее видеть и считал правильным, что они расстались. Даже радовался. Потому что ему не нужен рядом человек, на которого нельзя положиться. Который его подводит. И так в его жизни было предостаточно подобных неприятностей, а если придется ему провести остаток дней в одиночестве – и пусть, ведь что бы ни говорили и ни думали его мать и сестра, он и Зоя, черт возьми, вовсе не созданы друг для друга.