Домашние животные моих родителей — большой и добрый золотистый лабрадор и две кошки — умерли за несколько лет до смерти матери. Их отсутствие придавало дому жалкий и опустевший вид. Я вспомнила, как их обожали родители, — и вновь у меня возник вопрос: если они были способны испытывать любовь и сострадание к четвероногим существам, почему они так мало любили меня?

Открыв заднюю дверь, я выглянула в запущенный сад и, повернувшись, чуть не споткнулась об отцовские принадлежности для гольфа. Я почувствовала, как на мои плечи снова опускается черное облако депрессии, и решительно отогнала его.

«Ради бога, Тони, — раздраженно сказала я себе. — Его больше нет. Лучше займись документами, а потом ты сможешь вернуться в Англию».

Я поставила чайник, чтобы заварить большую чашку чая, но сначала сполоснула ее кипятком. Мне было неприятно прикасаться губами к чашке, из которой пил он. Затем я взяла себя в руки и принялась за дела, из-за которых сюда приехала.

Первое задание казалось мне самым трудным. В ящике стола я нашла записную книжку, куда моя мать вносила все затраты на хозяйство. На страницах, исписанных ее мелким, аккуратным почерком, сохранились все статьи расходов их экономного существования. Кроме того, я нашла выписки из банковских счетов. Мой отец был слишком расчетлив и тратил очень мало.

На счетах оказалось довольно много денег, гораздо больше, чем я ожидала. Из другой выписки я увидела, что кроме ежемесячной пенсии несколько раз его счет пополнялся внушительными суммами. Одна была от продажи большого дома, в котором жили родители, а другие — от продажи всех антикварных вещей, которые усердно собирала моя мать на протяжении всего времени своего замужества. Она обожала и с гордостью демонстрировала свою коллекцию китайского фарфора и безделушек, собранную на блошиных рынках и в лавках старьевщиков и купленную за гроши. Когда я изредка приезжала в гости, у нее всегда находился какой-нибудь новый, недавно приобретенный прекрасный предмет, который она с гордостью мне показывала.

Моя мать любила всего две вещи: свои цветы и свои коллекции. Только благодаря им она могла чувствовать себя счастливой. И обе эти вещи исчезли из пустого дома старого вдовца.

Он очень быстро вычеркнул жену из своей жизни. Я находилась с матерью в хосписе, пока жизнь не покинула ее, а на следующий день после ее смерти приехала в дом, где жили мои родители. Ради ее памяти я приготовилась сдержать свой гнев по отношению к отцу: в ночь, когда она умерла, он отказался прийти в больницу и проститься с ней. Пока я сидела, держа ее за руку той ночью, мужчина, которого она любила столько лет, предпочел напиться в клубе «Британский легион».

Но, несмотря на мою сильную ярость и возмущение, мне все же хотелось побыть рядом с человеком, который знал и любил ее. Я хотела прогуляться по саду, который она вырастила, посмотреть в последний раз на ее коллекцию украшений и почувствовать ее присутствие. Мне хотелось, чтобы в моих мыслях она осталась той матерью, которой была до того, как мне исполнилось шесть лет: матерью, которая играла со мной, читала мне книжки на ночь, позволяла забираться к себе на колени и нежно обнимала меня. Такой я всегда любила ее. И на время забыла ее другую, ту, которая пожертвовала собственным ребенком, чтобы жить со своими мечтами о счастливом замужестве, и которая так никогда и не признала своей вины.

Я приехала в их дом — бывшую ферму, которую родители перестроили несколько лет назад. Я была готова забыть свою злость и выпить чашечку чая со своим отцом. Мне было необходимо немного продлить для себя жизнь матери и разделить с ним воспоминания, как и любой нормальной дочери. Я подошла к входной двери, выкрашенной в синий цвет, и попыталась ее открыть, громко призывая отца. Дверь была заперта. Тогда мне стало понятно, что, если я надеялась увидеть нормальные человеческие реакции, мне придется разочароваться.

Схватив дверной молоточек из латуни, я начала бешено колотить по двери, а потом отступила назад, ожидая, пока он откроет дверь.

Я услышала его шаркающие шаги и поворот ключа. Дверь открылась, и на пороге появился мой отец. Загородив проход, он смотрел на меня налитыми кровью глазами, которые казались провалившимися на его опухшем лице. Но я знала по запаху перегара, что оно было таким совсем не от горя, а от того, что он сильно перебрал вчера.

— Что тебе нужно? — грубо спросил он.

Вспышка детского страха заставила меня отпрянуть назад. Я попыталась скрыть свои чувства, но было слишком поздно. Он все понял, и в его глазах зажегся огонек торжества.

— Ну, Антуанетта? Я задал тебе вопрос.

Такая вспышка агрессии от человека, который должен был сейчас скорбеть о своей жене, удивила меня, но мне удалось взять себя в руки.

— Я пришла узнать, как ты себя чувствуешь и не нужна ли тебе помощь, чтобы разобрать мамины вещи. Я думала, что мы могли бы выпить чаю, раз я здесь.

— Подожди тут.

С этими словами он закрыл дверь перед моим носом, и я, озадаченная, так и осталась стоять у порога.

«Наверняка, ему захочется обсудить вопросы по организации похорон, — думала я. — Ведь я — их единственный ребенок».

Я ошибалась.

Прошло несколько минут, дверь снова открылась, и в мою сторону полетели несколько набитых доверху черных пакетов для мусора.

— Вот вещи твоей матери, — заявил он. — Можешь отдать их в благотворительный магазин. Только не относи в самый ближайший: мне не хочется, чтобы кто-нибудь из знакомых их случайно увидел.

С этими словами он снова закрыл дверь, и я услышала поворот ключа. Не веря своим глазам, я стояла у порога, и у моих ног громоздились мешки, из которых вываливалась одежда моей матери.

«Он даже не выделил ни одного из ее чемоданов», — думала я, укладывая мешки в свою машину.

Только лишь после похорон я узнала, что отец втихомолку продал мамину коллекцию еще до ее смерти. Ему не хотелось, чтобы я знала об этом, и, возможно, поэтому он не впустил меня в дом, где я собственными глазами увидела бы, сколько вещей уже исчезло. Хотя отцу было наплевать на мое мнение, все же ему не хотелось, чтобы об этом пошли разговоры.

И вот теперь я смотрела на выписки из банка и видела, что он продал эти вещи не из-за необходимости или нужды, а просто из жадности. Ему хотелось видеть деньги на своих банковских счетах. Внушительные суммы в банковских выписках позволяли ему тешить свою алчность.

Конечно, думалось мне, он, наверное, знал, что моя мать захочет, чтобы я оставила себе на память что-нибудь из ее коллекции, даже если это будет одна из тех вещиц, которые я сама купила ей. Мне не верилось, что она, зная, что умирает, не оставила никаких распоряжений на этот счет.

Стены дома давили на меня, словно злость моего отца вновь опустилась на мои плечи.

Потом мне вспомнился разговор, состоявшийся между нами, когда я узнала, что их дом был выставлен на торги еще до смерти мамы и через три дня после того, как она умерла, по дому уже сновали торговцы, оценивая оставшиеся вещи.