пальто, ощутив, какое оно дешевое и тонкое. А чего она хотела? Низкопробная подделка, под стать ей самой. Прежде она не замечала убогости своей одежки, ибо согревалась верой, что жизнь ее вот-вот изменится. Похоже, этому не бывать никогда. От холода съежившись, Фиби бесцельно брела по улицам. Под ногами громко шуршала палая листва платанов, взвихряясь при всяком порыве ветра.

Остановившись у зеркальной витрины, Фиби посмотрела на свое отражение. Продрогшая и невероятно печальная. Волосы растрепаны, слезы на глазах. Но это из-за злобного ветра, она вовсе не плачет. Нет, не плачет. Заморосил дождь, в воздухе повисла серая мглистая дымка, свозь которую проглядывали размытые, точно завуалированные, контуры домов. Мгновенно отсыревшие волосы противно липли к лицу.

Прячась от дождя, Фиби шагнула ближе к витрине под необычной деревянной маркизой в виде крыши деревенской хижины в глубинке Юго-Восточной Азии. Такие избушки на краю леса помнились с детства. У входной двери была скромная, но очень стильная табличка: «АПСАРА[33], тайский спа-салон». Внутри виднелись стены, облицованные панелями темного дерева, и пол, выстланный дорогим черным мрамором. Рядом со стойкой администратора разместился бамбуковый шкафчик с флаконами, которые выглядели произведениями искусства. Подобные заведения не для таких, как она, подумала Фиби, однако, сама того не ожидая, открыла дверь и прошла в холл. Сжимая в руке кошелек, последнюю свою ценность, она мысленно прикинула, сколько денег у нее осталось. Не много – только-только, чтобы внести свою месячную долю за жилье и купить еды себе и Яньянь, не чего-то особенного, просто лапши быстрого приготовления, да еще, может, мяса на шпажках или сяолунбао[34] с лотков на Ципу Лу. И все же хотелось хотя бы раз в жизни насладиться тем, что могут позволить себе другие. Всего один раз почувствовать себя благополучной, богатой и счастливой. И больше никогда ничего не возжелать, но смириться с вечной бедностью. Что ж поделаешь, одним суждено быть нищими, другим – богатыми. Так было всегда, и только безмозглая дура надеется изменить свою судьбу.

Фиби присела на кушетку, но тотчас вскочила, испугавшись, что промокшее пальто оставит след на красивой шелковой обивке. Вокруг ни души, здесь царил полумрак. Повсюду стеклянные плошки с незажженными свечами, едва различимый шорох кондиционера. Откуда-то доносилась как будто знакомая музыка, играли струнные и флейты. Тихий шум льющейся воды. Звуки из детства. Фиби открыла кошелек и пересчитала купюры. Что сказала бы Яньянь о ее готовности спустить на баловство все деньги, которые можно потратить на еду и теплые зимние вещи? В окна их комнатушки задувал ледяной ветер, подступали холода. Проснувшись утром, обе с трудом разгибали затекшие руки-ноги; все собирались подкопить на маленький обогреватель или хотя бы толстые одеяла, чтобы не мерзнуть ночами, но у них никогда не было лишних денег. Ничего, скоро будут, говорила Фиби, совсем скоро.

Всего разок. Хотя бы на один час почувствовать себя богатой.

Но она застегнула кошелек, сунула его в карман пальто и, понурившись, постояла еще минуту-другую, собираясь с силами выйти на холод.

10

心如死灰

Никогда не впадай в отчаяние и апатию

Утро: нарастающий шум машин, бибиканье мотороллеров, скрип автобусных тормозов, поддержанные отдаленным грохотом стройки и ритмичным буханьем копёров, сотрясающих землю, дрожь которой передается всему зданию. Полдень: коридоры и лестничный колодец полнятся гулким смехом ребятишек, вернувшихся из школы. Обед: бодрое жестяное клацанье, шипенье горячего масла, скрежет пластиковых стульев по голым половицам, керамическое звяканье расставляемых тарелок и мисок, радостный семейный гул. Вечер: пение караоке, клубок фальшивящих голосов, не дающих узнать песню.

Вот так размечался его день – звуками, которые через открытые окна приносил прохладный весенний ветерок; вот так он узнавал, что день неспешно клонится к вечеру и можно, покинув спальню, перебраться в гостиную, чтобы смотреть на небоскребы, озарявшиеся огнями на фоне неба мышиного цвета. Дождавшись настоящей темноты, он отправлялся в круглосуточный магазин в конце улицы, где покупал воду и лапшу быстрого приготовления; ночью было спокойнее – безлюдно, никто не пялится, разглядывая твое землистое лицо и чересчур отросшие волосы.

Потеплело, гостиную весь день заливало солнце, и к вечеру обитый зеленым бархатом диван нагревался, в комнате становилось душно. Порой он открывал окна в спальне, где тоже ощущалась духота. С этим простым действием пришло внезапное понимание о близости других людей в его доме, о сотнях других жизней. Суровая зима изолировала его от соседей, и он едва осознавал их присутствие. И вот вместе с весенним теплом они проникли в его сознание – вторжение, к которому он оказался не готов.

Особенно изводил один звук, который, проникая в ранее замкнутый мир квартиры, не позволял его игнорировать, ибо давал о себе знать снова и снова. В отличие от других шумов, проявлявшихся в определенные часы, он, вечно выбиваясь из общего ритма, мог возникнуть в любое время дня и ночи – спозаранку, в полдень или глухую пору, когда весь дом затихал. Это был одинокий женский голос (похоже, молодой), певший караоке. По непонятной причине музыкальное сопровождение растворялось в недрах здания, оставался только голос. То заглушенный, то усиленный слоями бетона, он пробирался в дневной сон Джастина, заставляя выбраться из постели. Джастин вставал, закрывал окна, но было поздно – голос, подобно капающему крану, уже прописался в его голове и не желал съезжать. Глухой и немелодичный, он исполнял старые песни о любви, которые зачастую были знакомы. Иногда вечерами к нему присоединялся другой голос, чуть приятнее, и дуэт сперва выпевал куплеты поочередно, а затем душераздирающим хором, напрочь губившим покой. Джастин привык к своему одиночеству в темноте, куда допускались лишь городские огни, но теперь его уединение было грубо нарушено.

Всего сильнее досаждало дневное пение, поскольку именно днем он спал. И вот однажды поздним утром, когда дети давно отправились в школу, мамаши разбежались по домашним делам, а покрытый испариной Джастин начал уплывать в зыбкий сон, голос завел «Песню маленькой луны». Джастин встал, проверил, закрыты ли окна, и снова лег, вставив затычки в уши и прислушиваясь к учащенному биению растревоженного сердца. Однако в этой пещере беззвучия остался голос, слабый, но отчетливый. Вскоре в комнате с закрытыми окнами стало душно. Джастин вылез из постели, отыскал джинсы и футболку и вышел из квартиры, ориентируясь на звук, точно ищейка на запах. Он постоял на площадке, но не определил, откуда исходит пение. Спустился этажом ниже, понял, что теряет след, и тогда по грязной лестнице поднялся на последний этаж, где наконец-то уловил электронное треньканье пианино, муторно-слащавые