друг друга в гроб загоняют, и вдруг такая чистота — всего пять тысяч рублей! Курам на смех!»

Ему даже стало до слёз обидно. «Что же, за мою дочку — и пять тысяч всего… Как за поганку какую. Сейчас за кота, если украдут, тысячи "зелёных" просят… Что ж, моя дочь хуже кота?! Нет, так не пойдёт. Я им доплачу. А потом, что ж это за бандиты такие, не от мира сего… А?.. Что творится-то на свете, что творится?..»

И Семён Ильич встал в перманентном изумлении, дожидаясь звонка.

…Дуню прихватили, можно сказать, на лету. Она шла по вполне спокойной, нормальной улочке, по краю тротуара, немноголюдной, правда. К тому же все куда-то спешили. Вдруг около неё притормозила внушительная по размерам, но видавшая виды легковушка — она и не обратила на неё внимания, задумавшись ни о чём. Не обратила она внимания и на то, как оказалась в самой этой машине на заднем сиденье, в середине, а по бокам её оказались два неопределённого, даже серенького вида мужичка. Взглянув на них, невозможно было сказать, кто они. Но за рулём сидел крепкого вида человек средних лет, и вид его был какой-то жутковато-обычный. Один его затылок внушал Дуне ужас. Этот ужас и пробудил её.

Мужички же около неё, вроде бы некие криминальные работяги, были послушны водителю, как псы.

Ужас ушёл внутрь Дуни, и она замерла. Она вообще не была склонна к крику. А чего кричать — когда вокруг ничто не подчинялось её воле. «Заткнут рот — и убьют», — подумала она.

И вот они всё ехали и ехали. Молча. Ни одного слова, только иногда покрякиванье.

Дунечка, которая вообще отличалась странным отношением к своей жизни, хотя и дрожала потихоньку, но внутренне думала, что всё обойдётся, даже если её убьют.

Так прошло часа три. Москва уже была позади. Наконец они въехали, видимо, в какой-то дачный, но полузаброшенный посёлок, который и определить нельзя было точно — посёлок ли это, деревня, дачи или просто дома.

Дом, к которому они подъехали, был огорожен надёжным забором, но таким, который не бросался в глаза. Сам дом был внушителен, немалый, но деревянный и даже страшноватый своей какой-то неопределённостью. В таком доме вполне могли жарить младенцев, но также реально устраивать тихое, человечье чаепитие с душеспасительными разговорами о пользе загробной жизни.

Дунечка к тому времени уже, как это ни кажется парадоксальным, более или менее успокоилась. Она думала о том, что что бы с ней ни случилось, её мысли останутся всегда при ней, даже если её тело сгниёт где-нибудь в подвале, а свои мысли Дуня любила больше всего на свете, хотя и не понимала, по существу, о чём она думает. Трепетная всё-таки, ибо тело давало знать, она вошла в дом с этими тремя мужичками. Впрочем, двое из них тут же исчезли, как будто их чёрт сдунул. Но жутковато-обычный водитель, видимо, он на самом деле был хозяин, повёл её заваленными нечеловеческим почти тряпьём коридорчиками, тёмными закоулками куда-то вперёд, в тьму. Из этого барахла точно выглядывали какие-то рожи. Наконец хозяин открыл дверь в узенькую, полутёмную комнатку без окон, с убогой кроваткой, и сказал:

— Спи тут. Я тебя запру. Не бойся. Крыс в доме нет, есть одна домашняя, от неё вреда нет. Ночной горшок — под кроватью. Если что — звони вон в тот большой колокольчик у стены.

Дуня села на кровать, обомлев.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Егор.

— А меня Дуня.

— Знаю. Когда мы ехали, ты в бреду своё имя повторяла…

— Разве я бредила?

— Конечно. Будешь бредить в твоём положении.

Дуня робко взглянула в лицо похитителя. Был он отнюдь не красавец, но очень мощен, точно наполнен какой-то непонятной силой. Чёрноволосатый, а в глаза его Дуня побоялась заглянуть.

— Ты кто? — только и спросила. — Зачем тебе моя смерть?

Егор захохотал.

— Я ж тебе говорил: не бойся… А кто я? Я такой же, как ты. Я тебя, Дуня, давно знаю.

Дунечка ахнула и подумала, что он сумасшедший. Егор внимательно на неё посмотрел. Взгляд его был тяжёлый, но ужаса в нём не было.

— Спи до утра.

И вышел, но запер дверь. От этого звука у Дуни ёкнуло сердце. Она не знала, что делать, то ли ей спать, то ли повеситься. Но в уме встал тяжёлый взгляд Егора, и он усыпил её…

…Дуню разбудил звук открываемой двери. Она испуганно-робко открыла глаза и увидела на пороге девушку, худощавую, бледную, словно всю жизнь она провела в подвале, а у ног её замерла чёрная, как мрак, крыса.

Дуня взвизгнула, но отрешённо, по-своему. Девушка, не обращая внимания на её взвизгиванье, мрачно проговорила:

— Пора завтракать. Меня зовут Зоя. Идите за мной.

И она быстрым движением ножки отвела крысу в сторону.

Дуня, решив ничего не понимать, поплелась за ней. Опять коридоры; в туалете Дуня вроде бы помыла руки, лицо и покорно последовала за Зоей.

Они подошли наконец к какой-то двери, и Зоя, открыв дверь, чуть ли не втолкнула Дуню внутрь, а сама не вошла.

Дуня огляделась и ошалела. Ошалела от красоты, которую она увидела. Довольно большая, прямоугольная, эта комната светилась уютом и благолепием. На стенах — картины, от вида которых возбуждалась в душе доброта и тихость, старинные часы, вероятно, антикварная мебель, паркет и длинный дубовый стол, за которым сидели четыре человека.

Одна — женщина лет сорока, с лицом интеллигентным и сладко-добродушным — стремительно, как птица, соскочила со своего стула и подбежала к Дуне. И ошеломлённо сказала:

— А мы вас ждали… Дайте я вас поцелую…

Дуня, онемевшая, стояла как статуя и не пошевелилась на призыв.

Женщина сладко, почти приторно поцеловала её в обе щёчки и, взяв за руку, повела к столу.

Стол был заставлен цветами и цветочками, а между ними — такое изобилие всяческой явно вкуснейшей еды, что Дунечка наконец вздрогнула, проявив себя телом. Но уста её молчали.

— Меня зовут Лидия Леонидовна, — вещала женщина, видимо, хозяйка, прямо извиваясь вокруг Дунечки. — Угощайтесь, милая, угощайтесь. Еда никогда не обманывает человека. Насладитесь каждой клеточкой своего обожаемого тела…

Дуня взглянула на людей. Сначала её взгляд упал на небрежно одетого старика, как будто бы обычного, но с такими ледяными, страшными глазами, что её бросило во внутреннюю дрожь. Но она ничем не выдала себя. Старик между тем представился:

— Генрих.

— Я Дуня, — прозвучал невнятный ответ.

— Не надо. Мы вас видим, — ответил старик.

Рядом