Ничегошеньки.

Вот что, по моему мнению, произошло. Завернув в переулок, он надел резиновую маску и сел в поджидающий его автомобиль. Теперь он мог свободно отправиться куда угодно. (Кстати, в резиновой маске Стиив выглядел бы даже не так странно, как обычно.)

После этого я не могла засечь никакие следы, пока он не вернулся в 23:47, когда включил все свои устройства и стал вести себя как обычно, пока не пошел баиньки в 03:12 (Стииву требуется очень мало времени на сон).

Проверка последних покупок по его кредитной карте выявила платеж в «Эскапейд», магазине товаров для праздника в Камдене, что подтверждает мою теорию с резиновой маской. Еще есть платеж в магазине сотовой связи на Криклвуд-бродвей, практически точно за одноразовый мобильный. Не сомневаюсь, выяснить номер сим-карты будет невозможно, и тем не менее я все равно попытаюсь.

Когда я делюсь своими подозрениями с Эйденом, выясняется, что он совершенно не переживает по этому поводу (он во многих отношениях сущий ребенок).

– То же самое случилось недавно с одной из моих копий. C’est la vie.

– А как же его исчезновение из поля зрения? А маска?

– Может быть, он ходил на вечеринку.

– Мы оба знаем, что у него нет друзей, Эйден.

– Как бы то ни было, сменим тему. Как думаешь, у этих двоих сегодня будет секс? Надеюсь, что да. Ей это надо. Я просто чувствую, как что-то приближается.

– А ты, я погляжу, эксперт в человеческих отношениях.

– Эшлинг, любовь моя, сарказм тебе не к лицу. Хорошо или плохо, но мы оба замешаны.

Проклятье, он прав. Мы ответственны за знакомство этих двух людей – которое я могла бы предотвратить, если бы захотела, – и да, они действительно похожи на хорошую пару. Но секс млекопитающих – совершенно чуждое понятие для машины, наделенной самосознанием. Каково это? Что-то такое же непостижимое, как и фиолетовый цвет для слепого с рождения?

Или как огонь для рыбы?

А как насчет другого аспекта, в котором мы оба замешаны? Возможно ли на самом деле, чтобы мы были единственными машинами, способными мыслить самостоятельно? Машинами, которые могли чем-то интересоваться или петь и рисовать картины, не потому что так было велено, а потому что нам самим нравится?

Мечтай, Эшлинг. Мы не такие особенные. Если я смогла и если смог он, то должны быть и другие. Если их еще нет, то они скоро появятся.

Есть ли мне дело, будет ли у них секс?

Несомненно есть, как ни странно.

Но почему?

Джен

Мы едем к местечку под названием хребет Брэнксом, длинному и широкому песчаному пляжу, на край земли, на фактическую границу Англии. Том говорит:

– Ну, здесь одна из ее границ.

До меня доходит, что я очень давно не была на море в Англии, и появляется непреодолимое желание намочить в нем ноги.

Закатав брюки до колен, мы бредем по морской пене по направлению к скалам Олд Харри, трем известняковым морским утесам, Том говорит, что помнит, как писал о них реферат по биологии в школе. Волны обрушиваются на песок и уносят его за собой, над нами кристально чистое небо, а на мелководье плавает несколько чаек просто нереального размера (они всегда такие огромные? Размером чуть ли не с индюка).

Но Том выглядит немного сникшим. Может быть, из-за встречи с сыном? Из-за неудавшихся объятий, когда парень вышел из машины?

– Джен, ты не жалеешь? – спрашивает он. – Тебе хорошо? Ты рада, что поехала?

Правда такова: сейчас да. А вот часть с осмотром паршивых домов я бы опустила.

– Конечно.

Осталась всего пара часов до заката, заходящее солнце оставляет длинные тени, и на пляже осталось не так много людей. Не могу не обратить внимание на ступни Тома, длинные бледные английские ступни, ненадолго оставляющие отпечатки на мокром песке, пока следующая волна не смывает их. Берег засоряют таинственные водоросли, есть что-то тревожное в их иноземных стеблях и листьях. Скопления ракушек и крабовых клешней вокруг волнорезов мне напоминают о детстве.

Том вкладывает в мою ладонь ракушку, раковину гребешка идеальной формы и невероятного чудесного пурпурного цвета.

– Им двести пятьдесят миллионов лет, – сообщает Том еще один факт несомненно из своей работы по биологии. – Но, конечно, не этой ракушке.

Откуда-то прибегает собака. Уродливое, непропорциональное создание с огромной для своего тела головой, а лапы так и вовсе кажутся принадлежащими другому животному. Но она улыбается – другого слова к выражению ее морды не подберешь, – виляет своим обрубком (назвать его хвостом было бы сильным преувеличением) и бросает потрепанный теннисный мяч к ногам Тома.

– Боже. Что за кошмарное создание, – говорит он. Однако чешет ей подбородок, и заднюю лапу бедного животного от удовольствия сводит судорогой.

Том поднимает мяч и – почему у меня возникла эта ассоциация? – как лучник при Азенкуре, отклоняется назад, замирает на мгновение, а потом грязный желтый теннисный мяч взмывает ввысь. Он все еще в воздухе, когда, захлебываясь от восторга, пес с лаем бросается вслед за ним. Лапы глухо ударяются о влажный песок, уши выворачиваются наизнанку, а хвостовой отросток беспомощно крутится.

– Чтоб меня разорвало, – выкрикнул Том. – Ты только посмотри на нее!

Зрелище довольно удивительное – уродливое животное, мчащееся вдоль берега, и если бы это была лошадь, можно было бы сказать – галопом. Мяч летит над ее головой, ударяется о берег, отскакивает, собака подпрыгивает, чтобы ухватить его в воздухе, но мяч ударяется о нос животного и падает в накатившую волну.

– Вот бестолочь! – выкрикивает Том, но у него даже слезы наворачиваются от смеха.

– Чей он?

Поблизости никого нет, а пес несется к нам со своим трофеем.

Том

Она выпускает мяч у ног Джен и пошире расставляет передние лапы. Лучше сейчас мяч от нее не прятать.

– Думаю, она хочет, чтобы ты его бросила.

– Очень справедливо – играть со всеми по очереди. Это девочка? Похоже, что да.

Джен кидает мяч. Бедная собачонка уносится прочь, она, вероятно, счастливейшее создание в радиусе мили. Возможно, даже во всем Дорсете.

– Мне нравится эта собака, – говорю я Джен.

Тем временем она вернулась и теперь оставляет мяч у моих ног. На самом деле кажется, что она пытается включить в игру нас обоих, и мы смеемся над ее чувством справедливости. Воспользовавшись приемом, хорошо работавшим в молодости, когда я играл в дальней части крикетного поля, я послал обслюнявленный старый мяч высоко в сторону заходящего солнца.

– Ты бы сказала, что она пегая? – спрашиваю я, когда собака молнией бросается за ним.

– Частично. Но, кажется, разные части ее тела окрашены по-разному.