— Понимаете, — говорю я, — мы находимся в роскошном доме, полном исторических личностей, и я готов поставить сто килограммов лука против крокодильей слезы, что вы не сможете назвать французских королей в хронологическом порядке.

Мой вопрос производит должный эффект. Они оставляют в покое Берю и его Толстуху и принимают мой вызов.

— Мои друзья, Берюрье и я сам, — продолжаю я, — занимались тем, что перебирали в памяти историю Франции. Не хотите ли поиграть с нами?

— Да, да, да! — отвечают мочалки.

— Прекрасно, мои милые, тогда для начала — поцелуй той, которая мне скажет, кто правил после Людовика Двенадцатого.

Сразу же мы как будто оказались в классной комнате. Они переглядываются, хмурят брови, шепчутся, щёлкают пальцами… Одна решается и называет Людовика Тринадцатого (она решила не ходить далеко). Третья говорит без обиняков, что это Генрих Второй (надо же как-то проявить мужество). Никто из них не даёт правильного ответа. Если бы им пришлось сдавать экзамен на бакалавра, они бы засыпались. Единственный диплом, который они способны получить, это бронзовый Шамуа[102]в Куршевеле. Моя милая Анна делает усилие над собой. Она первая говорит, что сдаётся. Я говорю ей «слабо´?», что склоняет чашу весов в мою сторону.

— Франциск Первый! — выдаю я зычным голосом.

Берти Берю хлопает в ладоши.

— О, шик! — вскрикивает она. — Я всегда к нему питала слабость!

— Ты что, знаешь его? — волнуется её толстокожий.

— Он играл в фильме Фернанделя, — объясняет кашалотиха.

Но это не успокаивает моего друга.

— Берта, мне не нравится, что ты позволяешь себе чувства по отношению к типу из монархии. Не стоит кружить себе голову. Имей в виду, что даже с твоей соблазнительностью ты и король никогда бы не схлестнулись!

— И почему же?

— У тебя слишком независимый характер!

После стычки с девушками Б.Б. успела охладиться до 80 градусов, но теперь она вновь закипает. Она говорит, что может подладиться под любой социальный слой, и что если бы Франциск Первый за ней поухаживал, она бы не растерялась с монархом, и что его бородка уже запала ей в душу. Берю закипает, в свою очередь, и категорично заявляет, что если этот Франциск Первый прилезет к нему в дом со своими вздохами, дело закончится плохо. Я их успокаиваю, сообщая, что Франциск Первый умер в 1547 году и что при всём его величии он никак не смог бы поухаживать за Б.Б.

Присутствующие корчатся от смеха. Берю находит успокоение во второй бутылке шампанского.

— И что же этот Франциск Первый? — спрашивает госпожа Берюрье, урождённая Лякурж.

— Он был одновременно кузеном и зятем Людовика Двенадцатого. В общем, он женился на его дочери Клод де Франс! У Людовика Двенадцатого не было наследника мужского пола. Он знал, что корона достанется кузену Франциску. Чтобы усилить его положение и приблизить своё потомство к трону, он женил его на своей дочери, которой было девять лет!

— О! — восклицает собрание.

Громче всех вопит Берта. Она говорит, что Робер Оссейн[103]— скот, и выражает всё свое презрение к несознательному королю, который подсунул свою дочку в постель к этому бородатому.

— Ко времени женитьбы, — уточняю я, — Франциск ещё не был Первым и ему было всего четырнадцать лет! То есть маловероятно, чтобы у него в то время была борода.

— А они рано созревали в то время, — восхищается Толстяк. — Лично я, — вспоминает он, — в четырнадцать лет работал у молочника и, конечно же, потихоньку пялил хозяйку, пока её старый готовил свои йогурты. Но чтобы жениться! Да ещё на девятилетней принцессе! Они, наверное, в куклы играли, эти херувимы!

Видя, что его изысканная речь заставила покраснеть несколько девушек, я спешу продолжить:

— Как только он стал королём в 1515 году…

В девяностомиллионный раз Шумливый перебивает меня:

— Говоришь, в 1515 году, Сан-А, мне кажется, я что-то слышал. Это не битва при Марне?[104]

— Нет, дорогой, битва была при Мариньяне![105]

— Точно! Я же говорил, что знаю! И даже то, что её выиграл Франциск Первый. Черт, я забыл, против кого он воевал!

— Он победил швейцарцев!

Берю не верит.

— Ты что-то не то говоришь, парень! Швейцарцы не такие М. У. Д., чтобы воевать. Со своим сыром «эмменталь» и часами-браслетом они не Аттилы!

— Заблуждаешься, Толстая Репа, в прошлом они были лучшими воинами Европы.

— Значит, им расхотелось доживать свои дни с деревянной ногой и с пустыми рукавами, и они стали делать шоколад и салонные часы с кукушкой!

— Одним словом, при Франциске Первом они потерпели поражение. 1515 год для нас самая известная дата. Единственная, которую французы помнят до последнего вздоха.

— Я думаю, — говорит Берюрье, — если твой Франциск Первый пошел на войну, едва успев короноваться, это потому, что дата легко запоминается.

Птички вокруг нас снова взрываются от смеха.

— Этот мужик был не промах, — допускаю я, — и вполне возможно, что его заинтересовала эта сторона вопроса. В каждой войне бывают неожиданные продолжения. Карл Восьмой привёз из Италии неаполитанскую болезнь, тогда как Франциск Первый привёз оттуда Леонардо да Винчи. Вот эта разница между ними и говорит лучше всего о величии этого короля. Итальянские кампании, которые Франция поочерёдно выигрывала, проигрывала, снова выигрывала и снова проигрывала, привели нашу страну к самому великому завоеванию: к завоеванию искусства. В Италии Франциск заразился вкусом к красоте. Он понял, что такое живопись, скульптура, декор! Великолепие, артистизм; одним словом, его увлекло всё итальянское. Его вкус к пышности и торжественности происходит оттуда!

Поскольку среди присутствующих есть ученицы из Изящных Искусств, начинается дискуссия. Мы говорим о Никколо дель Аббате, Жане Гужоне и других, отчего Берю довольно скоро начинает томиться.

— Так, понятно, весь двор ходил с перьями в заднице, ладно, а что он сделал ещё?

— Он поощрял развитие литературы и искусства!

— Как и все, — раздраженно отвечает Берю.