Гор — сын негритянки изготовил свои талисманы и отдал их царю. Но едва наступила ночь, восковые скороходы Гора — сына Па-Неше вновь пришли в Эфиопию, похитили царя и опять высекли его на глазах у толпы.

И на следующую ночь повторилось то же самое.

Эфиопский царь был в отчаянии.

— Горе тебе, злодей! — визжал он, потрясая кулаками. — Из-за тебя я претерпел от египтян столько унижений! Клянусь всемогущими богами, завтра на рассвете тебя бросят на съедение крокодилам! Стража, сюда!..

— Господин мой и повелитель! — в слезах пал на колени Гор — сын негритянки. — Если ты велишь меня казнить, кто другой спасет тебя от восковых скороходов? В Эфиопии, кроме меня, нет других мудрецов.

Дозволь мне отправиться в Та-Кемет. Я должен увидеть и убить этого чародея.

Царь подумал-подумал и бросил злобно:

— Хорошо, ступай. Даю тебе полмесяца сроку.

Гор — сын негритянки поклонился и пятясь вышел из покоев.

На закате дня он покинул столицу Эфиопии и направился в Та-Кемет. Путь ему предстоял далекий. Семь раз успела облететь небосвод Ладья Вечности, прежде чем он достиг фараонова дворца.

Стражники выставили копья ему навстречу. Но Гор — сын негритянки околдовал их и беспрепятственно прошел в покои владыки.

— Эй! Кто здесь осмелился чародействовать против моего царя?! — закричал он на весь дворец. — Выходи, ничтожный! Я бросаю тебе вызов: мы будем состязаться в искусстве колдовства.

На шум сбежались придворные. Потом пришел и сам фараон. Увидев эфиопского колдуна, все в страхе притихли.

— Где же ты? Или ты боишься? Отзовись! — кричал Гор — сын негритянки, не обращая внимания на вельмож из фараоновой свиты, столпившихся вокруг.

— Я здесь! — раздалось в ответ, и в зале невесть откуда возник Гор — сын Па-Неше.

— Значит, это ты чародействуешь против меня, ничтожный? — прохрипел, трясясь от злобы, Гор — сын негритянки. — Прокляни же тот час, когда ты появился на свет!

Он произнес магическое заклинание, и вдруг посреди зала взвился огненный вихрь. Мгновение спустя уже весь дворец был охвачен пламенем. Каменные колонны горели, точно сухая древесина.

Тогда Гор — сын Па-Неше сотворил свое заклинание. Едва он произнес его, с неба хлынул ливень и затушил огонь.

Эфиоп взмахнул рукой — и вся земля Та-Кемет погрузилась в темноту. Стало холодно, как в подземелье.

Крики ужаса огласили дворец. Но Гор — сын Па-Неше только усмехнулся. Он тронул рукой волшебный амулет — и на небе опять засияло солнце.

От злости эфиоп даже засопел. На лбу его вздулись жилы, похожие на узловатые веревки. Он что-то пробормотал — и внезапно вокруг фараона выросла каменная стена.

— Вот гробница для вашего повелителя! Он навеки замурован!

Гор — сын негритянки торжествующе оглядел собравшихся. Но не прошло и минуты, как сложенная из исполинских глыб стена растаяла словно туман.

И понял наконец эфиоп, что не под силу ему бороться с египетским чародеем. Дрожащим голосом произнес он заклятие, сделался невидимым и бросился из дворца вон.

Но Гор — сын Па-Неше успел схватить его за шею.

— Вот он, эфиопский колдун! Смотрите на него все!

И все вдруг увидели, что Гор — сын Па-Неше держит за шею жалкого общипанного гусенка.

— Не губи меня, могучий чародей, — взмолился гусенок. — Преврати меня снова в человека. Я больше не причиню вашей стране зла.

Гор — сын Па-Неше задумался. Все ждали.

— Ты даешь священную в этом клятву? — спросил после долгого раздумья Гор — сын Па-Неше.

— Да, да, господин! Именем Ра клянусь не возвращаться в Та-Кемет, пока не пройдет полторы тысячи лет».

— …На этом кончается рассказ, что записан в папирусе, — объявил Са-Осирис. — Верно ли я его прочел? Отвечай, презренный эфиоп!

Эфиоп не ответил. Он стоял, закрыв лицо руками и весь дрожа.

— О владыка, да живешь ты, да здравствуешь и да благоденствуешь! — воскликнул Са-Осирис. — Погляди на этого злодея! Клянусь богами, этот человек и есть тот самый Гор — сын негритянки, о котором говорится в папирусе. Он не раскаялся в своих злодеяниях и, когда прошло полторы тысячи лет, вернулся в нашу страну, чтобы чародействовать. Но клянусь, владыка, что и я не кто иной, как тот самый Гор — сын Па-Неше. Я узнал в Царстве мертвых, что наш враг, эфиопский колдун, собрался вновь напустить чары на Та-Кемет. А среди твоих подданных нет мудреца столь искусного, чтоб противоборствовать ему. Я умолил великого Осириса позволить мне вновь появиться на свет и не допустить посрамления Та-Кемет. И вот я воплотился в стебель дыни, из которого Мехитуасехет сварила напиток.

Тут Са-Осирис произнес заклинание. Рухнул эфиоп на пол, корчась в страшных судорогах, и затих. Вспыхнуло пламя и превратило мертвого эфиопа в горстку пепла.

От изумления все потеряли дар речи. Никто даже не успел сообразить, что произошло, как Са-Осирис стал таять в воздухе — и навсегда исчез.

Сатни-Хемуас закрыл руками лицо и разрыдался от горя.

Шли годы. У Сатни-Хемуаса подрастал уже второй сын — выдумщик и озорник по имени Уси-мен-Гор.

Но до конца своих дней не переставал Сатни-Хемуас приносить жертвы в честь Са-Осириса, величайшего писца и мудреца.

Эта повесть, созданная блистательно талантливым писцом, была очень популярна в Египте: текст ее много раз копировался (до нас дошло пять экземпляров). Возможно, в основу сюжета лег подлинный случай из древнеегипетского судопроизводства конца III тысячелетия до н. э. Для ученых-египтологов эта повесть — бесценный источник сведений о нравах простолюдинов и мелких чиновников, о порядке рассмотрения жалоб на чиновничий произвол и, главное, о том, какими египтяне представляли себе властительных придворных вельмож и как относились к ним.

В отличие от сказок, легенд и мифов, изложенных в этой книге ранее, повесть о красноречивом поселянине публикуется не в пересказе, а в переводе с древнеегипетского. Перевод выполнен нерифмованными стихами; в оригинале же он написан прозой — незамысловатой и даже довольно бесцветной вначале, где происходит завязка сюжета, и вычурной, полной сочных эпитетов и метафор, местами ритмизованной в тех фрагментах, где ограбленный поселянин витийствует перед вельможей фараона, моля о справедливости. Собственно, не сюжет с ограблением, а именно речи поселянина (их девять) составляют содержание повести.