Пятый округ Парижа. Поляна в Ботаническом саду в такие утра волшебно хороша: оранжевый, этот особенный свет, какой увидишь только в конце лета, падает по косой на кроны толстенных столетних кедров и осыпает каплями листву. В конце еще влажных от вчерашнего дождя аллей затерялись те, кто пришел сюда, чтобы побегать, садовники в преддверии холодов начали подстригать кусты. Время, когда здесь появляются толпы парижских школьников, еще не наступило, и потому все вокруг, и в самом парке, и в музеях, спокойно, все склоняет к отдыху.

Шарко и Леваллуа вошли в вестибюль Большой галереи эволюции, расположенной в приземистом старомодном строении. Через стеклянный потолок над ними сюда проникал, заливая три яруса экспозиции вокруг центрального зала, все тот же оранжевый свет. Отсюда, даже не заходя в экспозиционные помещения, можно было увидеть странные скелеты, головы превращенных в чучела жирафов, сотни стендов, на которых нашли приют сотни родов животных. Жизнь, какая она есть, обнаженная, без покровов.

Мадам Жаспар с большой картонной папкой в руках ждала их в приемной. На Клементине были коричневые брюки с застроченными складками и рубашка цвета хаки с карманами — в таком наряде приматолога легко было принять за экскурсовода или за любительницу походов, заблудившуюся в шумной столице.

Полицейские подошли, поздоровались, Шарко от души улыбался.

— Как поживает Шери?

— Ей все еще трудно дается общение, и это понятно: в таком преклонном возрасте нужно много времени, чтобы прийти в себя. Ведь психологов для шимпанзе не существует, — вздохнула Клементина и быстро сменила тему: — А как дела у вас — вы продвинулись?

— Да, немного. Сейчас мы стараемся собрать побольше данных, чтобы, пользуясь выводами, которые напрашиваются сами собой, построить убедительную версию. — Комиссар глянул на папку в руках собеседницы. — И на самом деле я сильно рассчитываю на ваш рассказ о научной работе Евы.

Жак Леваллуа, не принимавший участия в разговоре, похлопал комиссара по плечу:

— Я попробую найти директора или кого-нибудь еще, кто просветит меня насчет ископаемых. Пока!

Жаспар посмотрела вслед молодому полицейскому, перевела взгляд на турникеты.

— Если не возражаете, поговорим в галерее — мне кажется, нет на свете лучшего места, чтобы рассказывать о том, о чем я собираюсь вам рассказать.

Шарко достал было бумажник с намерением идти в кассу, но Клементина протянула ему билет:

— У меня тут кое-какие льготы, галерея в каком-то смысле мой второй дом.

Комиссар поблагодарил. Он больше тридцати лет прожил в Париже и близ Парижа, но ни разу не посетил галереи, как, впрочем, и большинства парижских музеев. Суд, тюрьма, психиатрическая больница — вот его места. Ритм его жизни задает мрачный ряд этих учреждений.

Они миновали барьер и оказались в центральном зале, прошли между представленными в натуральную величину обитателями океанских глубин: акулами, морскими слонами, гигантскими скатами. Самым впечатляющим экспонатом здесь был подвешенный к потолку огромный скелет кита — при взгляде на него становилось ясно, что природа еще хранит великое множество тайн. С помощью какого колдовства были созданы невероятные, размером почти со взрослого человека и весящие не меньше взрослого человека позвонки? Была ли какая-то конечная цель у этой идеально выполненной работы?

Комиссар вслед за Жаспар поднялся по лестнице на второй этаж, целиком отданный обитателям суши. В центре размещались сотни животных, обитающих в джунглях, и казалось, что все они устремились в разные стороны от воображаемого огня — застывшие на бегу буйволы, львы, гиены, антилопы. Пройдя мимо нескольких длинных витрин, Клементина остановилась у стенда с чешуекрылыми бабочками, и Шарко увидел сотни насекомых вроде бы в полете, а на самом деле приколотых к пробковой доске, пронумерованных и предельно точно описанных в этикетке: тип, класс, отряд, подотряд, семейство, вид, род. Рядом с этим стендом стояла банкетка, на которую Жаспар села сама и пригласила сесть спутника, после чего открыла наконец-то свою большую зеленую папку.

— Я хочу отдать вам копию диссертации Евы. Там, на полях, вы найдете мои комментарии.

Каждое слово приматолога казалось взвешенным, речь ее звучала очень серьезно, а лицо было усталым, осунувшимся. Шарко голову бы дал на отсечение, что Клементина ночь напролет читала диссертацию и не спала ни минуты. Рядом с ними стали устраиваться студенты с альбомами в руках, расселись по-турецки и затихли, шурша фломастерами по бумаге. Художники… Наверное, у них сейчас курс рисования с натуры…

Шарко отвернулся от студентов и сосредоточился на разговоре с Жаспар.

— Расскажете, что за открытие сделала Ева Лутц?

Клементина задумалась. Казалось, она ищет слова, наиболее подходящие для такой сложной темы.

— Лутц обнаружила связь между леворукостью и склонностью к насилию.

Насилие.

Слово взорвалось в мозгу комиссара как петарда. Потому что именно это слово было ключевым в его прошлогоднем расследовании, и вот теперь вернулось — как гром среди ясного неба. Потому что он, едва услышав это слово, вспомнил Грегори Царно. Потому что он сразу же подумал и о Сьюдад-Хуаресе, городе крови и огня, городе, где насилие принимало самые ужасные, самые грубые формы. Существует ли связь между этим мексиканским городом и Царно? Что их связывает? Насилие?

Насилие, насилие везде, насилие в любой форме, как странно оно преследует комиссара, приклеилось к нему, будто заразная болезнь.

Клементина вернула его к реальности:

— Для того чтобы вам стала понятна суть ее работы, мне надо сначала познакомить вас с несколькими главными — и необыкновенно интересными — принципами Эволюции. Только постарайтесь слушать меня внимательно.

— Изо всех сил постараюсь, — пообещал Шарко.

Жаспар обвела рукой окружавшее их пространство фантастического музея, кем только не населенное: рыбы, жесткокрылые насекомые, ракообразные, млекопитающие…

— Если все эти виды животных встречаются сейчас на нашей планете, если вот такая маленькая хрупкая стрекозка существует, то существует она только потому, что оказалась лучше приспособлена к жизни на Земле, чем огромный динозавр. Посмотрите на экспонаты галереи, всмотритесь в наросты на коже животных, на форму раковин, на хвосты, на окраску. Все, что вы видите, буквально кричит об одном: это средства адаптации, которые нужны либо для нападения, либо для защиты, либо для маскировки.

Она указала на отдельно стоящую витрину:

— Видите вон там, напротив, двух бабочек? На самом деле это два вида одной и той же бабочки, которая называется березовой пяденицей. Вглядитесь в них как следует. Что-нибудь заметили?

Шарко заинтересовался. Он встал, заложив руки за спину, и подошел к витрине поближе.

— Мне кажется, они совершенно одинаковые, вот только крылья у одной скорее белые с черным узором, а у другой — черные с белым.