Тут старика будто заклинило, лицо его задёргалось, а затем и вовсе перекосилось, преобразившись почти до неузнаваемости. И голос, совсем не похожий на порождение слабой сухой стариковской глотки, выдохнул с торжеством:

– Я! Ах-ха! Я, рождённый в минуту гнева одним из Одиннадцати отпрысков самой Повелительницы хаоса! Я, изгнанный, живший среди людей и умерший как человек! Я, вечно гонимый и презираемый, теперь обрету власть неимоверную! И подобное могущество окажется в руках отверженного впервые с тех самых времён, когда дерзкий Анзуд похитил величайшую реликвию! Ах-ха! Ключ к этой реликвии у меня в руках! Скоро и сама она станет моей! Скоро всё станет моим! И никогда больше ни один из Семерых не посмеет явиться за мною! Да хоть все Галла разом – всё равно не посмеют! Кишка тонка тронуть того, чьё имя будет иметь приставку «Эн»! Эн-Гаррах-гидим-Думу-зид-техом-Курнуги-таэа! Скоро мир будет повторять это имя с ужасом и подобострастием! Да пребудет оно в веках, и ни дух неба, ни дух земли не смогут заклясть его!

Магуш ликовал, трясясь от перевозбуждения, словно кукла-марионетка в руках похмельного кукловода. Малик стоял тут же, возле громадного валуна, временами переминаясь с ноги на ногу, будто порывался сойти с места, но каждый раз что-то останавливало его. Он поглядывал на мага угрюмо, однако волосы, чёрными непроглядными зарослями покрывавшие лицо, полностью скрывали мимику (если таковая вообще присутствовала), и сам чёрт не взялся бы угадать, что у пастуха на уме.

Причиной же беспокойного поведения Малика являлось находившееся под его бегемотьей ступнёй: пальцы – белые, отчётливо различимые в темноте, – время от времени они напрягались, вцепляясь в землю и ломая ногти о щебень. Было заметно, каких усилий стоило пастуху удерживать эту худенькую руку, несмотря на то, что он без стеснения использовал свой немалый вес, вдавливая тонкое запястье в острые камни.

– Ну, довольно забав, Малик, – проскрипел старик, ошалело моргая (однако уже своим обычным голосом и перестав, наконец, трястись). – Освободи наше сокровище!

Пастух взглянул на мага: не шутит ли он? Но тут же опустил глаза и послушно выполнил приказ: набрал полную грудь воздуха и, поднатужившись, легко приподнял край глыбы. Он установил её торчком – и придержал, не давая завалиться обратно.

То ли вздох, то ли стон сопроводил это действие пастуха, и белая рука, оставляя на щебне капли крови, убралась в густую тень под замершим в неустойчивом положении валуном.

– Даже не думай дёрнуться! – угрожающе прошипел маг. – Не то Малик снова повалит камень – в этот раз прямо тебе на голову!

Вряд ли светловолосая девушка, что замерла у подножия глыбы, касаясь пальцами чернильного омутка – горловины пещеры, способна была к сопротивлению: её ноги ниже колен истекали кровью, и обломок кости торчал наружу, прорвав кожу левой лодыжки. Перебитые ноги, должно быть, доставляли невыносимую боль, но девушка и не думала жаловаться или плакать – лишь вдохи, краткие и прерывистые (скорее даже всхлипы, чем вдохи), выдавали её состояние.

– Ты совершил большую ошибку, маг. Ты – и тот, кто в тебе… – тихо проговорила девушка – и не скрыть было, как тяжело ей давались слова. – Того, другого, нет смысла увещевать и требовать оставить свои планы, но ты, человек, не совершай ещё большую глупость!

– Существование человека – само по себе глупая ошибка! И кто в этом виноват? А?

– Что сделано – то сделано. И не тебе судить о том, чего…

– Кому же, как не мне?! Кому, как не детям, взыскивать с отца за содеянное им?!

– Дети были счастливы, пока один из таких же одержимых гордыней, как ты…

– Счастливы не ведающие! – усмехнувшись, воздел руки к тёмному небу маг. – Твоя правда! Но с чего всё началось? Одна – незначительная вроде бы! – ошибка повлекла за собой череду других, и вот, целая лавина несётся, коверкая идеальный порядок! Кому-то этот хаос достанется в качестве дома… Всего лишь крохотный дисбаланс – и гармония разрушена в пыль и прах! И какого дьявола из этого праха появился человек?! С кого спросить за такое?! А?! Поверь, я знаю ответ! Ну ладно, пусть существо, способное осознать себя и свою ущербность, копалось бы во всём этом дерьме, не питая пустых иллюзий, но – нет! Мало! Червь, ползающий во прахе и с благоговением и надеждой тянущийся к небесам: «Там тот, кто создал меня! Там – моя настоящая родина! Всемилостивый ждёт и с радостью примет дитя своё!» – какая извращённая издёвка! Кто?! Кто вбил эту сказку в примитивный мозг слепого, лишённого крыльев существа?! Кто, заливая в наивное сознание ложь о милосердии, погружает мир в страдания – всё глубже и глубже?! О-о-о, и на этот вопрос я знаю ответ! Но вот одного я не знаю: для чего всё это требовалось продолжать?! В чём здесь хвалёное милосердие?! А?! Скажи, Посланник, я готов услышать! Молчишь?!

Девушка смотрела презрительно, и, казалось, не удостоит брызжущего слюной уродца ответом, однако заговорила – нехотя, пересиливая отвращение:

– Таково, выходит, твоё «знание», маг? Этому научил тебя тот, другой? Ты смешал в одном котле соль, вино, навоз и сахар! Я могла бы пожалеть тебя и открыть истину… но ты действительно – червяк! И ты смешон и жалок в своих потугах укусить небо! Так довольствуйся своим мерзким варевом!

Глаза девушки полыхнули белым, осветив на мгновение перекошенное злобой лицо мага, застывшего каменным изваянием пастуха и глыбу, нависшую над всеми ними.

Старик отскочил, едва не упав, а не спускавший глаз с девушки Малик схватился за валун – и тот качнулся, опасно балансируя на кромке, наклонился…

– Держи камень, паршивый козёл! – успел крикнуть маг, и Малик, прожигая старика взглядом, вернул глыбину на место.

– Укусить небо? Смешно, – со злой обидой заскрипел Магуш, поправляя сбившиеся халаты (край рта его нервно дёргался, а сам он сейчас походил на барахтающуюся в грязных одеялах ящерицу). – Но я не идиот. И тот, кто когда-то пытался потеснить мой разум, мне не указ…

И старик вдруг сморщил до невозможности лицо, замотал головой и зашипел сквозь стиснутые зубы, словно стравливал давление в перегретом паровом котле, грозившем разорвать изнутри его изношенное тело. Он быстро справился с собой (или с тем, что кипело в нём), однако, похоже, этот приступ лишил его изрядной доли сил.

Маг отдышался, и когда сжатые кулаки его разжались, он снова заговорил, сарказмом пополам с ненавистью маскируя не исчезнувший до конца страх:

– Не нужно мне твоё небо. Я прекрасно осознаю, кто я и каково моё место. Но,