Лев Эдуардович смог убедить госпожу Майер кремировать Кристину у нас и доставить ей урну с прахом. В обмен он пообещал устроить достойную процессию. Надо отдать старику должное: он принялся с присущим ему упорством и решительностью организовывать похороны. Оформил справку о смерти, договорился с крематорием о процессии, забронировал и оплатил место в самолетах для перевозки урны, когда все случится. А после этого стал разыскивать в нашем городе людей, хоть немного знакомых с Кристиной, готовых проводить умершую в последний путь. Ему помогал Дмитрий, решивший, что в городе девушка общалась больше всего со мной. Не знаю, почему Лев Эдуардович согласился, но меня пригласили на похороны. Когда это приглашение прозвучало, я ощутил чувство вины, хотя совсем не считал себя виноватым в смерти Кристины. Я не хотел видеть, что сделали с девушкой твари из Лабиринта, но считал, что это будет несправедливым по отношению к ее памяти, если я не приду на похороны.

Я встал с постели, умылся и пошел завтракать. В душе стояло какое-то поганое чувство, и еда совсем не лезла в рот, поэтому я ограничился стаканом чая без каких-либо закусок. Я нашел в шкафу единственный костюм, купленный на свадьбу Димы и Марии: он уже несколько лет висел без дела, и, пожалуй, это был второй раз, когда я его надевал. По инструкции в интернете я завязал галстук, волосы прилизал воском. Все это казалось каким-то глупым – ни я, ни Кристина не любили официоз. Но Дмитрий попросил меня одеться именно так: это было пожелание его отца.

Вскоре подъехало такси, и мы направились в крематорий. Погода соответствовала моему настроению: шел ледяной дождь, а сугробы развезло в тающем месиве снега, песка и сажи. Дороги встали в километровых пробках. Все на дороге спешили, подрезали, сигналили и ругались через открытые окна. В какой-то момент я забеспокоился, что мы вообще не доедем до крематория, несмотря на то, что выехал с большим запасом. Этот запас меня в конечном счете и спас – приехали мы впритык.

Я впервые посещал крематорий, и мне жутко не понравилось то, что я там увидел. На огороженной территории стояло яркое оранжевое здание с угольно-черными колоннами и такой же мрачной вывеской, растянутой на всю длину фасада. В центре крыши возвышался золотой купол, на вершине которого приземлился скорбящей ангел смерти.

Хозяева некрополя в борьбе за потребителя пытались угодить всем и сделали из крематория храм всех религий: на заснеженных газонах стояли кресты и статуи Будды; на плакатах висели рисунки с арабской вязью; даже зороастрийский лев нашел себе место на постаменте. Ко всему прочему, кто-то иронично поставил вдоль дорог огромные бронзовые урны высотой в человеческий рост, напоминая, куда складируют останки умерших после сожжения. Дальше родственникам предлагался выбор: можно забрать урну с прахом с собой, а можно заложить в огромную оранжевую стену, с размахом огораживающую здание крематория с трех сторон. Это совсем не походило на тихое пристанище умерших, которое я привык видеть в зеленой траве обыкновенного кладбища. Нет, некрополь служил мертвым темницей, давившей размерами на человеческую плоть и душу.

Внутри главного здания абсурд торжества смерти только усиливался: заходя внутрь, посетители сразу попадали в просторный черно-белый траурный зал с дорийскими колоннами и бронзовыми вазами в человеческий рост. Пол уложили под шахматную доску и укрыли темно-бордовой дорожкой, на которой стояла черная кожаная мебель. Это место можно было бы принять за залы оперного театра, если бы не витавший в воздухе мертвецкий запашок, завершавший нелепый образ.

В огромном зале находилось непропорционально мало людей: человек десять-пятнадцать. Кого-то из них я знал или встречал раньше – Дмитрий, пришедший без жены, его отец Лев Эдуардович, знакомый преподаватель из вуза. Кого-то видел впервые. По большей части они стояли с кислыми безразличными лицами, поглядывали на часы в ожидании завершения и совсем не испытывали какого-либо сочувствия к умершей. Их можно было понять – они едва знали Кристину.

Но один человек разительным образом выделялся из толпы своей возбужденной, возмущенной мимикой. Мужчине, одетому в мятый повседневный костюм с подтяжками, было около пятидесяти. Он держал за руку мальчишку лет десяти с явно коротковатыми штанами, из-под которых выглядывали два носка разных цветов: черный и синий. Судя по всему, мальчик был сыном незнакомца. Мужчина о чем-то оживленно беседовал со Львом Георгиевичем, а мальчик отстраненно и немного высокомерно поглядывал на меня. В какой-то момент его отец также заметил мое появление, и его лицо скривилось в гримасе отвращения.

«Неужели это отец Селены – Максим?» – подумал я. Только так я мог объяснить реакцию незнакомца на меня. Мне, впрочем, было все равно, и, не обращая на него никакого внимания, я подошел к гробу с умершей. Внутри деревянного ящика я увидел обожженное тело Кристины. Ее лицо покрыли толстым слоем грима, чтобы хоть немного скрасить следы ожогов.

Я думал, что был готов увидеть мертвого друга. Я ошибался. Увиденное шокировало. Звучит глупо, но только теперь я понял, что она УМЕРЛА. Что больше никогда не будет наших вечерних телефонных переговоров и переписок в соцсетях; что мы не сходим пообедать в кафе и я не услышу ее звонкого смеха; что она больше никогда не расскажет мне своих безумных теорий, которые останутся бесконечно далеки от моего понимания…

Обидно! Безумно жалко было видеть ее мертвой и осознавать, что это конец всего.

– Доволен? – услышал я шепот Льва Георгиевича из-за плеча. – Ей бы еще жить и жить!

Это было обвинением. Я должен был возразить, но я не посмел ничего сказать в свою защиту. Я все еще не считал себя виновным в смерти девушки, но чувство вины где-то в глубине души не дало мне ответить.

Похоронная церемония началась. Служитель крематория прочитал эпитафию, и гроб, за которым последовала немногочисленная процессия, повезли в зал с разожженной печью. Ее железные ставни открылись, а из горнила вырвалось ярко-красное пламя, пахнувшее гарью и мертвечиной. Выглядело это жутко – словно распахнулись врата Ада, чтобы забрать в вечный огонь проданную ей душу. То, от чего пытался сбежать Альберт Майер, настигло его дочь – она отправилась в преисподнюю вместо отца.

Мне стало не по себе, и я выбежал из зала кремации в коридор: там уже собиралась следующая похоронная процессия, а гробовщик готовил очередную речь. Крематорий служил конвейером по производству праха из людей. Новый труп поступал на производственную ленту до того, как предыдущий успевал сгореть. Вам об этом не расскажут гробовщики, но недогоревшие тела