Весть об успешном дебюте Рины распространилась моментально. Не успела она приехать в Милан, как ее сразу же пригласили выступить в «Служанке-госпоже» Перголези. И пресса, и публика, и друзья в один голос предвещали девушке блестящую карьеру певицы. То, что Рина доказала свою профессиональную состоятельность, в конце концов привело и к восстановлению мира в семье, чему немало способствовала Ада. Сестры помирились. Возможно, решающим фактором являлось то, что Рина была сильно привязана к племяннику и хотела видеть его как можно чаще.

Летом 1899 года Карузо должен был гастролировать в Буэнос-Айресе — крупнейшем культурном центре Южной Америки. Этот город имел тесные связи с Италией — туда устремлялось множество эмигрантов, оперные сезоны были в основном итальянскими, а организовывали их итальянские импресарио. Даже если шла немецкая или французская опера, она, как правило, звучала на итальянском языке. Газеты в Буэнос-Айресе ежедневно издавались не только на испанском языке, но и на итальянском, французском и английском. Оперный театр Буэнос-Айреса был крупнейшим в Латинской Америке, и выступление на его сцене было весьма престижным для певцов.

За два месяца до гастролей, сразу же после возвращения из Санкт-Петербурга, Энрико отправился в миланскую Галерею. С момента его первого появления там прошло совсем немного времени, а ситуация кардинально изменилась. Если раньше он постеснялся даже приблизиться к Сонцоньо, то теперь торжественно восседал рядом с издателем и гордо демонстрировал дорогие подарки царя и русской публики, делился впечатлениями от поездки, рассказывал о поддержке Мазини и Баттистини. Многие, даже известные певцы, с завистью наблюдали за непосредственной беседой молодого тенора и всесильного магната. Со своей стороны Сонцоньо поделился беспокойством по поводу возрождения и нового взлета «Ла Скала» и тем, что у Карузо, который должен был выступать в театре «Лирико», была ангина. Но тенор заверил издателя, что будет готов к выходу на сцену. Здесь же произошла встреча Карузо с генеральным менеджером «Метрополитен-опера» Морисом Гроу, который предложил за 200 долларов в неделю (сумма ничтожная для ведущего тенора, но в то время немалая для Карузо) выступить в Нью-Йорке. Однако по разным причинам переговоры тогда успехом не увенчались.

Посетил Карузо и дом Пуччини в Торре-дель-Лаго, но композитора там не застал — он, спасаясь от нескончаемых визитеров, укрылся в Монсаграти, где работал над вторым актом «Тоски». Новая опера Пуччини вызывала у всех огромный интерес — с момента, когда Пуччини всерьез принялся за ее создание, премьере придавался статус события, можно сказать, национального масштаба. Гадали, кого автор утвердит на главные партии. Карузо очень надеялся стать первым исполнителем роли Каварадосси, которая в драматическом отношении была гораздо выигрышнее Рудольфа в «Богеме». Он полагал, что приятельских отношений с Пуччини и отличной вокальной формы, в которой он теперь находился, достаточно, чтобы чаша весов склонилась в его пользу. Однако тенор никак не мог предвидеть, что в ситуацию вмешаются аргументы отнюдь не художественного свойства…

Пока же Энрико разучивал партию Осаки в опере П. Масканьи «Ирис», в которой должен был выступить в Буэнос-Айресе, и спел с Джеммой Беллинчони в восьми представлениях «Федоры» в театре «Лирико». В свободное время Карузо с Адой принимали гостей и наслаждались семейным уютом. Частым гостем у них был Антонио Скотти, с которым Карузо быстро сошелся и который стал для него самым близким другом среди всех коллег по сцене. Несмотря на неудачу в России, весть о которой, разумеется, быстро докатилась до Италии, Ада получила приглашение выступить в Чили. Но Карузо не хотел отпускать Аду одну и попросил Рину составить ей компанию. Ада не возражала и добилась ангажемента и для сестры. Тур должен был длиться около четырех месяцев. Таким образом, Карузо и сестры Джакетти оказывались на одном континенте, но в разных странах. Маленький Фофо был оставлен в Милане под присмотром бабушки.

В конце апреля 1899 года на теплоходе «Королева Маргарита» Карузо в составе труппы, куда входили Джемма Беллинчони, Алессандро Бончи, Дельфино Менотти и польский бас Адам Дидур, отправился в долгое путешествие через океан. Бончи, который к тому времени осознал, какой могучий соперник у него появился в лице Карузо, держался надменно и всем видом показывал, что он, и никто иной, является первым тенором труппы. Энрико потешался над самоуверенностью коллеги, но при этом вел себя предельно корректно. Уж в чем-чем, а в закулисных интригах его тогда никто не мог обвинить! Роскошная вокальная форма, страстность, молодой задор, вера в свои силы, счастливая личная жизнь — все это открывало для него горизонты, которые казались неизменно радужными. Карузо непрерывно шутил, разыгрывал друзей, веселился. Улыбка не сходила с его лица. Все, кто помнит тенора в то время, единодушно сходятся на том, что он производил впечатление абсолютно счастливого человека, заражавшего окружающих позитивным настроем, энергией и доброжелательностью. Польский музыковед и исследователь творчества Адама Дидура Вацлав Панек рассказывает еще об одной причине хорошего настроения Энрико:

— По слухам, именно на корабле, шедшем в Буэнос-Айрес, и совершилось то событие, которое скрепило дружбу Карузо и Дидура и, не исключено, отразилось на всей дальнейшей истории вокального искусства. Именно тогда произошла окончательная стабилизация верхних нот в пении Карузо. Несмотря на многочисленные упражнения, консультации у педагогов и вокалистов, Энрико никак не мог овладеть стабильными верхними си и до — этими искрящимися наиболее выигрышными для тенора нотами, возбуждающими восторги публики. Эта ситуация усиливала волнение певца и стала своего рода ахиллесовой пятой, его манией и причиной крайней нервозности. Он пробовал самые разнообразные приемы и методы — безрезультатно. И, как гласит молва, именно Адам Дидур обратил внимание тенора на тот факт, что трудности с атакой верхних нот более связаны с состоянием нервов, нежели с дыхательной техникой самой по себе. Говоря проще, причиной регулярных неудач являлись страх и нервозность, которые деформировали дыхание тенора. За время путешествия на корабле Дидур методом убеждения и демонстрации помог Карузо значительно спокойнее овладеть дыханием, стабилизировать его и ликвидировать своеобразный психологический барьер — страх перед атакой верхних нот. Все это привело к тому, что голос Карузо заблистал в полной красе. Утверждают, что когда Карузо почувствовал абсолютную уверенность во время взятия верхних нот, он выскочил из каюты на палубу и кричал, как безумный: «Есть!.. Есть! Наконец, есть!..»[122]

Седьмого мая труппа прибыла в Буэнос-Айрес, а 14 мая антреприза представила «Федору», которую там ожидали с большим нетерпением. Премьера прошла успешно, хотя больше для исполнителей, нежели для оперы.

Впервые с того момента, когда Карузо начал жить с Адой, он так надолго с ней расстался. Едва тенор прибыл в Буэнос-Айрес, как между ним и Адой началась бурная переписка. Они ежедневно отправляли друг другу по несколько открыток с кратким рассказом обо всем, что происходило в их жизни. Неизменным элементом в их корреспонденции были пылкие слова любви. Сотни таких открыток остались в архивах семьи Джакетти и куда меньше — в архиве Карузо, так как после смерти Энрико его вдова, Дороти, приложила немало усилий, чтобы уничтожить какие бы то ни было свидетельства счастливых периодов жизни Энрико и Ады.