приемку готовой продукции. Наверняка и там были свои «схемы» — где-то поставщику подписать приемку говна за откат, где-то закрыть глаза на недовес. Мое же стремление к качеству и точности ломало эти устоявшиеся «бизнес-модели».

Потом были мастера старой гвардии, типа обер-мастера Клюева или того же Кузьмича в Туле (уверен, слухи и до него дошли). Они годами сидели на своих местах, пользовались авторитетом, основанным на опыте и старых методах. А тут появился какой-то сопляк-сирота, «колдун», который не только их методы под сомнение ставит, но и на деле доказывает, что можно работать лучше. Это било по их самолюбию, подрывало их статус. Клюев при встречах цедил слова сквозь зубы, всячески тормозил выделение мне нормальных людей или инструмента, ссылаясь на «занятость» и «нехватку». Открыто идти против приказа из столицы он не мог, но гадить по-мелкому не переставал.

Были и другие недовольные. Например, поставщики того же угля или руды. Если завод начнет требовать уголь почище, без серы, или руду обогащенную — это же им лишний геморрой и расходы! Проще возить как есть, а там пусть литейщики сами парятся. Мои же «нововведения» грозили сломать этот удобный для них порядок.

Даже среди простых работяг не все были рады переменам. Вон старик Кузьма — вроде довольным должен быть, все по уму делаем, а все равно ворчит. Кто-то боялся, что новые машины отнимут у них работу (хотя до этого было еще далеко). Кто-то просто не хотел переучиваться, привык работать по старинке. А кто-то тупо завидовал моему быстрому, по их меркам, взлету из грязи в… ну, не князи, конечно, но в человека, которого слушает начальство.

Вся эта глухая враждебность, зависть, страх перед новым создавали вокруг меня плотную, душную атмосферу. Мелкие пакости почти прекратились — видимо, поняли, что меня этим не прошибешь, да и спалиться стало рискованно. Но я чувствовал — это затишье перед бурей. Недовольство копилось. Те, кому я перешел дорогу — а таких становилось всё больше, — не могли простить мне моего успеха. Они видели во мне угрозу своему благополучию, своему положению, своему привычному мирку. И рано или поздно они должны были ударить. Уже не по-мелкому, не исподтишка, а серьезно, чтобы убрать меня с дороги раз и навсегда.

Я это осознавал. И готовился, как мог. Стал еще осторожнее, не доверял никому на сто процентов, даже Орлову или Шульцу — хрен их знает, какие у них там свои интересы. Старался не давать поводов для обвинений, все свои действия подкреплял если не бумажкой, то свидетелями. Но вечно обороняться не выйдет.

Я нутром чуял, что это затишье — хреновый знак. Слишком уж тихо стало вокруг. Воробьев на складе продолжал тянуть резину с материалами, но уже без прежней наглости, больше отмазывался «недовозом» и «нуждами казны». Клюев, обер-мастер, при встрече ограничивался сухим кивком и проходил мимо. Эта тишина была хуже открытой грызни. Она означала, что враги мои что-то затевают. Что-то посерьезнее мелких пакостей.

И мои опасения оправдались самым хреновым образом. Дело было в моей каморке в старом цейхгаузе. Я как раз ковырялся с деревянной моделью станины для сверлильного станка — работа шла медленно, старый Аникей, плотник, больше дрых, чем тесал, приходилось многое делать самому. Каморка моя была тесной, заваленной барахлом. Под потолком шли какие-то старые балки, на которых еще со времен царя Гороха валялся всякий хлам — обрывки веревок, доски, пустые мешки. Я на этот мусор внимания не обращал — ну валяется и леший с ним.

И вот, когда я наклонился над верстаком, прилаживая одну деталь к другой, сверху раздался какой-то странный скрип, а потом — грохот! Прямо рядом со мной, в полушаге, на пол упал здоровенный кусок чугунной хреновины — походу, бракованная деталь от какого-то механизма, весом килограмм под восемьдесят, если не больше. Упади она мне на башку или на спину — и всё, привет, инженер Волков, второго шанса переродиться точно не будет. Я отскочил чисто на рефлексах, услышав скрип. Сердце заколотилось как бешеное.

— Какого хрена⁈ — заорал я, глядя наверх.

На балках никого не было. Но кусок чугуна сам по себе упасть не мог. Он лежал там наверху, судя по пыли, лет сто. Чтобы он свалился, его надо было сильно пихнуть.

Я полез на верстак, потом на какие-то ящики, чтоб заглянуть на балки. Пылищи там — слой с палец. Но в том месте, откуда упала чугунина, был свежий след, будто что-то тяжелое недавно сдвинули. И рядом — обрезанный конец толстой пеньковой веревки. Обрезанный! Не перетертый, а именно ножом срезанный, причем недавно — срез светлый, не успел потемнеть и запылиться.

Это не случайность. Кто-то подстроил мне «несчастный случай на производстве». Кто-то залез на балки, пока меня не было (может, ночью или когда я в цех ходил), сдвинул эту чугунную глыбу так, чтобы она висела на волоске над моим рабочим местом, и, походу, подрезал веревку, дабы она оборвалась от малейшей вибрации. Расчет был точный — пришибить меня насмерть, да так, чтобы выглядело как случайность. Мало ли хлама на старых складах…

Кто? Кто-то по указке Клюева? А может, и сам Воробьев, которому я мешал тырить? Гадать было бесполезно. Игра пошла по-крупному. Мои враги решили не просто подставить меня, а убрать физически.

Не успел я отойти от шока, как в дверях моей каморки нарисовался Воробьев собственной персоной. Рожа озабоченная, глазки бегают.

— Петр! Ты тут? Что за грохот был? Уж не обвалилось ли чего? — спросил он с плохо скрытым любопытством, заглядывая внутрь. Увидев чугунину на полу и меня рядом, он картинно всплеснул руками. — Батюшки! Да как же это⁈ Чуть не убило тебя, сердечного! Ай-ай-ай! Говорил я — старый цейхгауз, всё тут ветхое, обвалиться может… Надо бы доложить господину полковнику…

Он явно ломал комедию, пытаясь убедить меня, что это случайность. Но я-то уже знал правду.

— Да уж, чуть не убило, — ответил я. — Веревка, видать, перетерлась от старости… Вон, конец болтается.

Я кивнул наверх. Воробьев быстро зыркнул туда, потом на меня, и в его глазах мелькнул страх. Он, кажется, понял, что я не считаю это случайностью.

— Веревка… Да-да, веревка… Старая совсем… — забормотал он. — Ты это… Петр… поосторожнее тут. Мало ли что… А чугунину эту убрать надо, не ровен час, еще кто наткнется…

Он быстро свалил, оставив меня одного переваривать случившееся. Значит, они не остановятся. Не вышло с «несчастным случаем» —