Она стояла рядом с Германом и, кажется, не слышала ничего вокруг. Глаза у нее были наполовину прикрыты. Герман нависал над ее плечом и ел шоколадный батончик. Глядел мне в глаза и ел, медленно откусывая кусочек за кусочком.

– Не надо! – закричала я. – Стой! Не ешь!

Полоска воды между бортом и берегом делалась все шире.

– Девушка, все, уплыло ваше счастье! Приходите завтра, первый рейс – в одиннадцать утра! – весело закричала женщина с мегафоном.

Мама меня не видела и не слышала. Она будто спала с открытыми глазами; я замерла на краю причала, понимая, что проиграла теперь бесповоротно. Где-то за моей спиной Сэм напрасно катил по набережной криогенную установку, на которую я понадеялась так же бестолково, как на бутылку молока в больничной палате. И Герман снова меня переиграл…

Он улыбался, глядя на меня с теплохода. Так садист смотрит на агонизирующую жертву.

– Оставляю тебя в живых просто для развлечения. Смотри, – он снова откусил от батончика.

– Нет!

– Да!

Мне захотелось кинуться головой вниз в темную воду…

И в этот момент все изменилось.

Разбежавшись, оттолкнувшись от края причала, Сэм прыгнул – я увидела, будто в замедленной съемке, как он взлетает над водой и, кажется, сейчас в нее и сорвется…

Но он долетел, чудом дотянулся, уцепился, ухватился за борт.

Женщина с мегафоном осеклась и закашлялась. Люди на палубе удивленно расступились, попятились, инстинктивно избегая необычного опасного явления. Сэм подтянулся, вскочил, спрыгнул на палубу…

Аристократическим движением поддернув фольгу на шоколадном батончике, Герман отправил в рот последний кусок.

– Нет! – завизжала я.

И Сэм меня услышал.

Не знаю, поверил ли он тому, что я успела ему объяснить, – в моем пересказе правда о Тенях, тайно пожирающих людей, выглядела совершенно неправдоподобной. Не знаю, кем он считал Германа. Но в этот момент Сэма вела интуиция – и она подсказала ему единственно правильное решение.

Он ударил Германа по руке снизу. Недоеденный шоколадный батончик выскользнул из пальцев Тени и по широкой дуге полетел за борт.

Герман оскалился. Двумя руками схватил голову Сэма, будто намереваясь раздавить ее, как арбуз…

И оба провалились – в преисподнюю, как мне показалось в этот момент.

Мама по-прежнему сидела на скамейке у борта. Казалось, она не замечает того, что творится вокруг. На палубе кричали и метались люди:

– Дно провалилось!

– Мы тонем!

– Помогите!

Капитан растерялся. Теплоход завертелся на месте и сильно врезался носом в причал, так что я едва устояла на ногах. Все, что я видела в этот момент, – мама жива. Германа рядом нет. Но нет и Сэма – он пропал…

О том, что случилось на самом деле, я узнала позже. Очень скоро.

…Гриша и Лиза получили от меня эсэмэску, путаную и истеричную. И, ни с кем не советуясь, пришли мне на помощь.

В момент, когда Сэм выбил из рук Германа последний кусок шоколадного батончика – прервал транзакцию, выражаясь профессиональным языком, – Гриша открыл рамку в палубе теплохода. Герман и Сэм провалились, но не на речное дно. По воле Гриши оба упали на пол огромного молокозавода, производящего сливки, творог и сметану. И, как только они грохнулись на бетонный пол, Лиза ударила по молочным цистернам, пробивая в них широкие пробоины.

Поток молока хлынул вниз, стена молока, дождь белых струй, молокопад. Лиза говорит, Герман орал ужасно.

Эта древнейшая Тень, Консервы, оказалась обречена на этот раз. Но если бы Сэм опоздал на мгновение – моей мамы уже бы не было в живых.

* * *

Она сидела на скамейке в парке у набережной, немного растерянная. Немного рассеянная. Чуть бледная, но, в общем, молодцом:

– Ну, знаешь, ты меня вымотала с этим шопингом, я в жизни столько не бегала по магазинам…

Я крепко обняла ее. Так, что на глазах выступили слезы.

– Ты чего? – она неуверенно улыбнулась. – Соскучилась? Вот и я тоже…

Она посмотрела на свою небольшую сумку, где, кроме косметички и телефона, можно было найти разве что ворох ненужных продуктовых чеков:

– Странно, что мы ничего не купили. Вообще ничего. Наверное… это к лучшему, зато деньги сэкономили!

Ее измененная память выстраивалась по-новому, сознание искало оправдание для странностей, спрямляло углы, на ходу создавало приемлемый вариант прошлого. По новой версии, мама приехала в Москву ко мне – и мы весь день шатались по магазинам.

Она посмотрела на часы:

– Ого… У меня же билет… Посади меня в такси на вокзал.

– Я провожу!

Она засмеялась:

– Нет-нет-нет! Еще чего! Ты и так со мной весь день промоталась, занятия из-за меня пропускала… Иди учись, прогульщица!

В ее памяти больше не было ни Германа, ни парохода, ни всего, что случилось в этот день. Букет цветов остался в урне на набережной.

Шла она все-таки не очень уверенно. Я довела ее до остановки, где уже поджидало вызванное Пиплом такси.

Машина отъехала. У меня подкосились ноги; для мамы этот день закончен. Для меня – все еще впереди.

Сэм стоял напротив Инструктора, на щеках его играли желваки, рубашка была залита молоком:

– Значит, я не должен этого помнить?!

Инструктор покачал головой.

– Почему? Это часть моей жизни! Это мой выбор, мои поступки, я не собираюсь…

Он замолчал, взгляд его остановился. Я побежала – он меня не видел, глядя в глаза Инструктору, будто что-то внутри этих глаз заворожило его, загипнотизировало и ввело в ступор.

– А где продаются билеты на речную прогулку? – спросил он странным, совсем не своим голосом.

– Дальше, – сказал Инструктор. – Но сегодня катеров уже нет. Приходите завтра.

Сэм отрывисто кивнул и, не оглядываясь, зашагал прочь. Я бросилась за ним – Инструктор схватил меня за плечо так, что кости затрещали:

– Стоять. Мало тебе?

– Он спас мою маму! И меня! Он имеет право…

– Заткнись, – очень грубо сказал Инструктор. – И пошли.

* * *

Герман выглядел так, будто его купали в кислоте. Страшное это было зрелище и противное.

Глаза у него сохранились, хотя веки почернели и съежились. И губы, похожие на две темные тряпочки, шевелились тоже:

– Твой отец – Тень из Темного Мира.

– Врешь! – закричала я.

– Твой отец – Тень! Рано или поздно он найдет тебя. Затащит к себе. Ты будешь одной из нас.