– Так я пойду?

– А мама что делает?

– Спит, – сказала Генриетта, и Петрищенко с миг гадала, врет или нет, – я ей почитала, включила телевизор, и она заснула. Она всегда под телевизор…

– Я знаю. Ладно, идите, я сейчас подъеду. Через полчаса подъеду.

– Так мне вас ждать? – Генриетте очень не хотелось ждать. Старческая любовная лихорадка. Старческое обжорство. Кора сдает первой, напомнила себе Петрищенко.

– Нет, – сказала она, – идите. Телевизор только выключите и идите. Я скоро буду.

Она положила трубку и задумалась. Позвонить Лещинскому? Вроде и смысла нет.

Не обманывай себя, сказала она себе, ты плохой руководитель. Вдобавок ничего не смыслишь в своей работе. Остается надеяться на Васю, а как проверишь, что он может, если сама не можешь ничего? Вася суда чисто работает, нареканий нет, и амбиции у него, понятное дело, и если уж он говорит, что не может – значит, не может. А Лещинскому как докажешь? Маркин просил его не давать делу хода, вот он и не дает. Хорошо хоть, стадион закрыли. А если эта тварь со стадиона уйдет, что тогда? Куда она пойдет? На Москву? Или в Сибирь пойдет, там леса, в Сибири… Если в Сибирь, то ладно, хотя, тьфу, почему ладно, можно подумать, там не люди живут.

Телефон опять зазвонил, и она потянулась к трубке. Может, Лялька пришла. Но Лялька ни в жизнь звонить не станет, чтобы ее успокоить.

Звонил Вася.

– Приедет он, Лена Сергеевна. Сказал, что приедет.

– Хорошо, – неуверенно сказала Петрищенко, прислушалась к себе и повторила: – Хорошо. А… когда приедет, а, Вася?

– Завтра и приедет. Он, Лена Сергеевна, в отличие от Лещинского, фишку сечет. Его в Киев вызывали, а он на Киев плюнул, сказал, что билет поменяет и приедет. Сказал, возьмет билет, позвонит. Скажет когда. И вагон.

– А в Киев зачем?

– А хрен его знает, может тучи разгонять. Там матч намечался. Спартак-Динамо. Киевское. А тучи вон какие…

– Выдумываешь опять.

– Почему выдумываю? – обиделся Вася. – Он может.

– Ну, – сказала она с сомнением в голосе, – будем надеяться, что он может не только это.

* * *

Боже, вот бред! Антинаучный бред, средневековье какое-то, как вся эта их контора. Почему я вообще паникую? Ну, авантюрист вроде Остапа Бендера, вот ведь какая петрушка, все почему-то симпатизируют Остапу Бендеру, какой он умный и как все здорово у него получается… почему никому никогда не жалко, например, васюковских шахматистов? Вроде как так им и надо, лохам! Но, в сущности, у них была мечта, а он, значит, воспользовался этой мечтой, и никогда уже больше они ни о чем мечтать не будут… Никогда мне этот Бендер не нравился.

А если он меня под статью подведет? Сам-то выкрутится, он скользкий. А меня подставит. Удостоверение-то мое. Инспекцию самозваную я проводил.

Интересно, чем он их держит – и ученый совет, и оппонентов, неужели тоже запачкал липкими своими лапками? Когда я принес на внутренний отзыв в Институт Гигиены, этот, как там его, так на меня посмотрел и спросил – у вас что, Герега? И покачал головой. Но вроде ведь даст отзыв!

Ветер показался ему острым и холодным, как нож, и он поднял воротник солидного драпового пальто.

– Лева? Ты меня ждешь?

Ледка шла к нему со стороны клумбы с мокрыми бурыми астрами и еще такими красными цветочками, названия которых он не знал. Зря она прическу такую делает. Хотя какую ей вообще прическу делать? В руке матерчатая сумка, в ней банка. Плоская. Малосольная селедка в пресервах. Или килька. И еще что-то, угловатое.

– Нет, Ледочка. Жду… одного человека, – сказал Лев Семенович, переминаясь с ноги на ногу.

Сама же посоветовала обратиться к этой Катюше, а теперь спрашивает. Не понимает, что ли? Или вид делает?

– А я вот в перерыв в магазин успела, – сказала Петрищенко, – а то к вечеру все расхватают.

Воцарилось молчание.

– А вообще, паршивое дело, Лева, ЧП вот это.

– Знаю, знаю, Ледочка, – Лев Семенович в затруднении покрутил шеей, – я договорился с Лещинским, он сказал, что дал вам шанс. Своими силами. Тогда, может, еще и… капитана «Мокряка» под суд, это без сомнения, а тебе, если возьмете его, может, удастся и выговором отделаться.

– Лева, все серьезнее. Это…

– Ледочка, я сейчас не могу. Давай завтра, ладно? Или нет, давай созвонимся…

– Ладно, – сказала Петрищенко.

Глаза за очками у нее были очень большие, это, наверное, потому, что она дальнозоркая, и красноватые глаза эти часто мигали. Невезучая она, Ленка, хотя и баба неплохая, только скучная какая-то, и почему она так ноги ставит? У женщины должны быть ножки, а не ноги…

Лев Семенович поймал себя на том, что думает о каких-то глупостях, и даже покраснел. И Ледка, словно в ответ, покраснела тоже – он видел, как краска, поднимаясь почему-то из выреза, заливает шею.

– Так я пойду? – спросила она неуверенно.

«Иди, иди, Ледка», – хотел сказать Лев Семенович, но вместо этого он нагнулся и взялся за ручку ее сумки. Петрищенко машинально потянула сумку на себя. Боже мой, какая глупость, подумал Лев Семенович, чувствуя, как кровь приливает к лысинке. Да пусти же, дура, подумал он.

– Дай, я тебе помогу. Ну, хотя бы до остановки….

– Что ты, что ты, Лева, – слабо защищалась Петрищенко, – я сама…

Но разжала пальцы и отдала ему мятую ручку сумки. Сумка оказалась неожиданно тяжелой, – из чего делают эти банки? Из противотанковой брони?

Петрищенко широко, не по-женски шагала рядом, подлаживаясь под его шаг. Попрут ее, как пить дать попрут.

– Лещинский говорит, вы молодцы, оперативно работаете, – сказал он для порядка.

Они миновали черный якорь на постаменте. У якоря одинокая кошка деловито ковыряла лапкой землю в клумбе.

– Да, идентифицировать, кажется, удалось, – осторожно ответила Петрищенко. – Только ты бы еще поговорил с Лещинским, Лева. Это такая палеоазиатская тварь, эндемик такой, нам бы специалиста…

Она поняла, что Лев Семенович ее не слушает. Он кивал, погруженный в свои мысли, и уже у остановки неловко сунул ей сумку обратно в руку, так быстро и сильно, что Петрищенко чуть не уронила ее себе на ногу от неожиданности.

– Ну вот, – с облегчением сказал он, – держи, Ледка.

– Да, да, – благодарно сказала Петрищенко, – спасибо.

Лев Семенович посмотрел ей в спину. Ледка явно косолапит, подумал он, раньше она так не косолапила. Оглянулся. Кошка сделала свое дело и теперь сидела на крыльце, лениво вылизывая грудку. Лев Семенович любил кошек, но у Риммы была аллергия, и кошку в квартире они держать не могли.

Под ногами маленькие серые лужи морщили, как плохо выглаженная ткань.