нестарательного. Можете себе представить приятность редакционных занятий при сношениях с такого рода издателями-бонанфанами и анфан-терриблями[316]!..

Но как бы то ни было, мне как-то удалось, при некоторых условиях, владея, впрочем, самыми ничтожными материальными средствами, предоставленными мне как закулисному редактору сиамскими близнецами издательства, господами Песоцким и Ольхиным, повести этот хозяйственно-домоводственный журналец, отличавшийся своевременностью выхода тетрадей и прочим исполнением всех своих обещаний, по стезе чисто практического, а не эфемерного дела, столь нелюбимого деловыми подписчиками из многочисленного в те времена класса русских хозяев, искавших в хозяйственных книгах и статьях не фраз и не глубокомысленных диссертаций, а полезных указаний, примеров и сообщений фактов, удобоприложимых к делу и отличающихся простотою и ясностью. Четырехлетняя моя служба, проведенная на искусственных полях и в превосходных мастерских и фермерских заведениях Удельного земледельческого училища, открыла-таки мне глаза на все то, что мало-мальски пахло шарлатанством, развитым там в таких колоссальных размерах, легко выносимых громадностью капиталов удельного ведомства, но немыслимых в частном хозяйстве, самом даже богатом. Задавшись мыслью, что для дельного, чисто практического хозяйствования фокус-покусы Удельного земледельческого училища положительно вредны, между тем как, однако, фундаменты или основы всех этих хозяйственных фокус-покусов могут и даже должны быть приложимы к серьезному делу русского улучшенного хозяйствования, я не увлекся мишурою, стараясь отыскивать, так сказать, чистый металл; словом, я убедился, что правильное, вполне рациональное ведение хозяйства диаметрально противуположно всякому потешному и декорационному хозяйству. Вследствие этого в «Экономе» тотчас явились ряды практических, прямо с дела взятых статей, и толковые русские хозяева протянули этому хозяйственному изданию руку приязни и с тем вместе, не заботясь ни о каком гонорарии, каким поистине скудная средствами редакция и располагать не имела возможности, стали присылать статьи самого практического характера. Таким образом, кроме лиц, познакомившихся со мною чрез корреспонденцию, когда я с 1840 года составлял явившийся в свет в 1843 году мой «Опыт терминологического словаря сельского хозяйства и промышленности» (сначала сильно расхваленный раз пять г-м Краевским и потом на тех же страницах возмутительно обруганный), к ним примкнуло много новых деятелей, усердно помогавших мне, и теперь, пролистывая «Эконом», издававшийся во время моей закулисной редакции, не могу не вспомнить с чувством уважения и признательности имена барона Венцеслава фон Котца, Эрнста Федоровича Рудольфа (очень прославившегося впоследствии), Н. И. Абашева[317], Г. А. Мясоедова, А. А. Войнакуринского, А. Д. Тейльса, В. И. Кувчинского, А. Ф. Леопольдова, барона Г. К. Фелькерзама, П. В. Курпатова, барона А. К. Боде и весьма многих других. Но поистине мне всего больше помогал мой тогдашний приятель, подгородный хозяин-практик, обруселый англичанин З. З. Маклотлин, недавно описанный мною на этих же столбцах[318]. Он постоянно подвергал опытам в Лигове все то, что должно быть напечатано в «Экономе», и, таким образом, практичность все более и более делалась необходимою принадлежностью этого журнальца. Грустно подумать, что из всех поименованных тут лиц в живых нынче почти никого нет. Издатели мои при всей расчетливости своей, впрочем, оправданной довольно основательно тем, что почтенный Фаддей Венедиктович бесцеремонно обращался с их карманом и бесцеремонность эту укрепил нотариальным порядком, не отказывали мне в том, что требовало издержек по части не столько наружного украшения, о котором я мало заботился, сколько существенного усовершенствования нашего журнальца, в котором, таким образом, мне удалось поместить многое множество объяснительных, как политипажных, очень отчетистых, так и литографированных, искусно и ясно сделанных, чертежей и рисунков. К числу последних принадлежали огромные портреты замечательных лошадей, как, например, рысака Лебедя, ломовика Васьки с громовской пристани, лифляндского рабочего жеребца Вульфа, принадлежавшего некоему г-ну Штрауху, многих превосходных быков, коров, овец романовских, свиней ютландских. В особенности внимания достоин был роскошно иллюминованный рисунок, изображавший постепенный переход красок в цветах георгин, восхищавший всех садоводов и покупавшийся в магазине Ольхина особо от журнала, когда все издание 1845 года разошлось совершенно.

Все, правду сказать, шло ладно, хромала только часть «кулинарная», т. е. кухонные рецепты: они прямо и без всякого разбора, по заведенной еще с первоначала Булгариным системе, переводились Р. М. Зотовым из «Gastronomische Zeitung» и никого не удовлетворяли. Издатели получали по этому предмету устные и письменные жалобы публики и передавали их мне, но от меня эти господа издатели получали все один и тот же отзыв:

– Пригласите для ведения этой рубрики такую сведущую и опытную домоводку, какова, например, известная (славившаяся тогда своею специальностью) Катерина Алексеевна Авдеева (сестра Полевых, Николая и Ксенофонта Алексеевичей). Пусть она доставляет нам еженедельно практические, толковые рецепты разных незатейливых, не слишком дорогих блюд, с расчетом мер и времени, не заботясь об изложении, за которое, известное дело, отвечает редакция.

Песоцкий, прискакивая со своей обычной прихромкой, говорил, что надо поискать, и искал ли он или не искал, не знаю, но на том все дело останавливалось и день за день все более и более затягивалось.

В одно, однако, прекрасное зимнее утро 1844 года, когда, как сейчас вижу, солнце яркими лучами заливало мою довольно большую зеленую комнату в два окна четвертого этажа дома Кушинникова и когда я, одевшись, собирался выйти со двора, отправляясь на тогдашнюю мою службу в так называемый Ученый хозяйственный комитет при Департаменте сельского хозяйства, помещавшийся на углу Большой Морской и Гороховой в доме Таирова, ко мне чрез незапертую, против моего обычая, на этот раз коридорную дверь влетел, пристукивая сильнее обыкновенного большим каблуком своей короткой левой ноги, Иван Петрович Песоцкий в бекеше с бобром и в цилиндре набекрень на завитой по-барашковому голове, громогласно восклицая: «Эврика! Эврика!» и объявляя, что сотрудник по кулинарной рубрике ниспослан, по-видимому, самим небом, сжалившимся над «Экономом».

– Се манифик! Се шарман! Се сан пур сан де бенефис! (Это великолепно! Это прелестно! Сто на сто выгоды!), – вскрикивал Песоцкий, ставя блестящую, как зеркало, циммермановскую свою шляпу[319] на стол и охорашиваясь перед трюмо, принадлежавшим моей комнатной хозяйке.

– Да кто же этот сотрудник, с неба-то вам вдруг упавший? – интересовался я.

– О! Практик, каких нет, ученик и друг Карема, бывший officier de bouche[320] эрцгерцогини Софии, нынче придворный метрдотель большого Двора, Эдмон Карлович Эмбер!

– Помилуйте, любезнейший Иван Петрович, – воскликнул я в свою очередь, – это будет хуже всех шмур-братен, цукербродов и вассер-супов[321] немецкой гастрономической газеты! Этот блестящий monsieur français[322] будет давать нам рецепты блюд превосходных, не спорю, но положительно невозможных в применении к хозяйству наших подписчиков, которые ведь не владеют средствами такими, какими владеют Двор и располагают аристократы-гастрономы или хоть бы великосветский Английский клуб (тогда он был очень великосветским)