Вдвоем они прошли в павильон на другой стороне храмового комплекса. Ирой испросил срочной и приватной встречи с храмовой провидицей, и они с Меритрой в знак приветствия вытянули руки вперед на уровне колен, когда та вошла в павильон.

Ирой шепотом пересказал женщине письмо Семеркета. Долгое время провидица молчала. Потом заговорила голосом, который был похож на волшебный инструмент со множеством струн:

— Плохих снов, похоже, больше не хватает. Нам потребуется кое-что посильнее. Придется остричь его волосы.

Потом она посмотрела на Меритру.

— Подойди ближе, моя дорогая. Давай обсудим ситуацию между твоим мужем и его братом. Мы, женщины, знаем, как справляться с такими делами, верно?

Подавленная величием провидицы, но одновременно преисполненная любопытства, Меритра крошечными шажками двинулась вперед.

— Здесь никто не захотел бы причинить ей зла, — сказал художник Аафат Семеркету, который сидел перед ним, поджав ноги, и делал записи. — Ее тело нашли на другой стороне Нила. Так почему же вы расспрашиваете нас?

— Ее здесь все любили, — тихо вторила его жена Теева.

— Она была добрая, — пробормотала их дочь.

Они все сидели в маленькой гостиной, которую Аафат ярко разукрасил портретами своих соседей за работой. Теснившиеся на стенах фигуры так походили на живых людей, что Семеркет почти ожидал, что они подадут голос, чтобы высказать свое мнение об убийстве.

Аафат встал и показал на портрет самой Хетефры, которую нарисовал приносящей подношения богу луны, Хонсу.

— Скажи — она похожа на женщину, у которой есть враги? — спросил он.

Семеркет внимательно всмотрелся в портрет. Хетефра была в расцвете жизненных сил, когда ее нарисовали. Хотя на картине она носила парик с голубыми крыльями, Семеркет узнал ее по пекторали и по покрою льняного схенти, которое видел смятым и залитым кровью в Доме Очищения.

— Тем не менее, она мертва. Кто-то ее убил, — сказал Семеркет.

— Может, чужестранец или бродяга. Но не кто-нибудь из нашей деревни. Мы ее любили.

Аафат и его жена склонили головы в знак того, что они ничего более не скажут.

Быстрый осмотр мастерской Аафата показал Семеркету, что какие бы инструменты ни использовал художник, они не сделаны из твердого голубого металла, как тот маленький обломок, который Семеркет всегда хранил в своем кушаке. Чиновник ни разу не упомянул об этом обломке строителям гробниц. Если бы он это сделал, от топора бы быстро избавились (коли топор все еще существовал). Но взгляд его старался найти что-нибудь сделанное из такого же темного металла.

В то утро, когда Ханро сказала ему о согласии старейшин, он начал свое расследование. Семеркет шел из дома в дом, всегда без приглашения, задавая вопросы даже детям. Но в какие бы фразы он ни облекал свои слова, как бы глубоко ни прощупывал, жители деревни смотрели на него пустыми глазами и давали одни и те же ответы. Тем не менее, чиновник продолжал расспросы, не сомневаясь, что если кто-нибудь из жителей знает что-нибудь об убийстве, это можно будет выяснить одной только настойчивостью и упорством.

* * *

Скульптор Рамос высекал маленькую статую из диорита, когда Семеркет пришел в его мастерскую па задворках деревни. По характерной форме парика Семеркет сразу понял, что статуэтка изображает Хетефру, и произнес это имя вслух.

— Вы ее узнали? — спросил довольный Рамос, держа статуэтку так, чтобы Семеркет мог видеть, насколько прекрасны детали.

Семеркет кивнул, сделав мысленно заметку себе на память, что Рамос пользуется только медными резцами.

— Это положат в ее могилу, как приношение от соседей. Она была замечательной женщиной.

Позади Рамоса его сыновья, Мос и Харач, и под их наблюдением — множество деревенских слуг, полировали огромный каменный круг из известняка. Круг лежал на земле, занимая большую часть мастерской. Время от времени сыновья скульптора поглядывали на Семеркета из-под припорошенных пылью век.

— У нее были враги? — спросил чиновник. — Она встревала в склоки? Обменивалась с кем-нибудь нелестными словами?

— Нет, — Рамос твердо покачал головой. — Она была доброй.

— Мы ее любили, — сказал Мос с другой стороны двора.

— Если вы спросите моего мнения, убийцей должен быть какой-нибудь чужестранец, — проговорил Рамос таким тихим и заговорщицким голосом, что Семеркету пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать слова. — Или бродяга. Вы зря тратите время в деревне, задавая все эти вопросы. Почему бы вам не отправиться на другую сторону реки? В конце концов, ее нашли именно там.

— Вы согласны с отцом? — внезапно рявкнул чиновник на Моса и Харача.

Оба подпрыгнули.

— Хетефру все любили, — повторил Мое.

— Бродяга или чужестранец, — подтвердил Харач.

Юноши вернулись к своей работе, принявшись полировать колесо. Пемза скребла но кругу, издавая звук, подобный воплю, наполовину застрявшему в женской глотке.

Иунет, женщина, вышивавшая пелены и плащи для царского двора, отвечала Семеркету, работая иглой и скромно опустив глаза.

В приемной рядом с ней сидели три ее племянницы, облаченные в такую же искусно плиссированную одежду, что была и на их тетушке. Платья оказались накрахмаленными так плотно, что походили на крылья белой цапли. Племянницы тоже работали, и Семеркет невольно засмотрелся на их бронзовые иглы, тонкие, как волосок, быстро вышивающие созвездие из остроконечных звезд вдоль края ткани.

— Хетефра? Враги? — прошептала Иунет.

Она была вдовой, хотя молодо выглядела. Ее завязанные во множество узлов косички были скромно стянуты в тяжелый, черный как смоль пучок у основания шеи. Украшений женщина не носила, но черты ее лица были гладкими, а губы — красными.

— Я знала Хетефру с детства. А я была девочкой не так давно, хотя вы, возможно, и не думаете так. Не было никого добрее ее, не было никого, кого здесь любили больше, — голос ее звучал, как нежный ветерок.

— Когда ты видела ее в последний раз?

Иунет внезапно укололась и высосала кровь из пальца. Она в раздумье пристально посмотрела па Семеркета.

— В последний раз… — Вышивальщица огляделась но сторонам в очаровательном замешательстве. — Наверное, на празднике Новой Луны, так?

Все ее племянницы кивнули в знак согласия.

— Всего за день или около того перед ее… исчезновением. Она любила бога луны, Хонса, больше всех остальных богов.

— Ты можешь припомнить, о чем вы с ней разговаривали?

Вдова покачала головой:

— Кажется, не смогу…

Ее племянница Тхая отчетливо проговорила: