Укрепилась Анфиска в мысли о необычности этих мест, когда однажды под вечер почувствовала себя совершенно пьяной. Именно пьяной. Ей показалось, что в здании на противоположном высоком берегу горит свет. К ночи ее начало тошнить и случилась такая головная боль, что бедняга долго лежала без движения, тупо уставившись на небо и боясь пошевелиться, потому как, если она пошевелится, голова ее развалится на куски. Тошнота не отпускала еще долго, на пару с наступившей нешуточной депрессией. В голове мелькал только один кадр: открывается дверь, и входят полицейские, открывается дверь, и входят полицейские… открывается дверь…

Фиска, как звала ее бабушка в детстве, была женщиной практичной и, используя все, что ей попадалось под руку, выживала в этом странном месте. Она выбрала себе самый отдаленный и самый ветхий дом. Перетащила туда часть припасов, обнаруженных ранее, предполагая, что люди могут не помнить, что они оставляли здесь с осени, а с другой стороны, чтобы что-то все же осталось на месте. Долгими вечерами она сидела у окошка, думая о том, как ей быть дальше, как отсюда выбираться и что делать, смотря на противоположный высокий берег, где находился дом, видимо, господский. А после того, как она нашла портрет, ее охватило желание исследовать этот дом, вдруг там и клад какой есть?! Она понимала, что это беспочвенные мечты, но от нечего делать они стали ее путеводной звездой.

Она долго следила за усадьбой, чтобы убедиться, что там тоже никого нет. Просмотрела внимательно найденные чертежи и рисунки. И пошла туда, продираясь сквозь заросли орешника. Добралась, вышла на поляну перед домом, заглянула внутрь. С легким дребезжанием открылись двери, и она вошла в парадные сени. Большую часть их занимало подножие лестницы, по бокам которой стояли две мраморные статуи: две босоногие девчушки в легких платьях, подхваченных лентами под грудью. Та, что слева, держала в одной руке букетик, а другую подняла, приветствуя входящих. Правая фигура вполоборота смотрела вверх на лестницу, обе руки ее были прижаты к груди, а лицо печально, наверное, она просила спускающихся вниз не покидать ее надолго.

Побродив за домом, она нашла вход в склеп, отмеченный на планах. Два дня мучилась, чтобы открыть. Открыла плиту и обнаружила подземный ход, через который вышла на берег озера. Нигде не наблюдалось никаких следов человеческого пребывания.

Она шла по берегу и пела:

– Идут на Север срока огромные, кого не спросишь, у всех указ, взгляни, взгляни в глаза мои суровые, взгляни, быть может, в последний раз…

– Эй, девушка, – вдруг услышала Анфиса. – Примешь странников? Похоже, мы заблудились!

– Та-а-ак. Хорошо! – Сюзи Новелли удовлетворенно оглядела свои разноцветные ногти и, вытянув трубочкой губы, подула на них. Потом, очень стараясь не смазать лак, двумя пальчиками взяла телефон и набрала номер. – Мам, привет. Как дела? …Я завезу к тебе Марту вечером. На недельку… Собираюсь в Рим… Да, на мотоцикле. Мам, опять ты начинаешь? Все будет хорошо. Да, целую, чао.

Сюзи аккуратно потрогала подушечкой пальца сначала желтый ноготь, потом голубой, осторожно выудила из сумочки красную помаду и присела к зеркалу у кровати. Лысая Марта выпрыгнула из-под туалетного столика, забралась к хозяйке на колени и стала ласкаться.

– Поедешь к маме, моя дорогая. – Сюзи растопырила пальчики и погладила кошку ладонью. Марта строго мяукнула. – Да знаю, она считает, что ты не очень красивая из-за твоей лысости, но зато у нее садик, и за тобой не надо убирать шерсть. Но ты-то знаешь, что ты самая красивая кошка на земле! – Марта заурчала и свернулась клубком на длинной шелковой юбке цвета пастельной розы. – Нежно-розовое и темно-серое, очень гармонично, – заключила Сюзи и аккуратно спихнула кошку с колен. – Мне пора!

В коридоре она надела черные мартинсы и снова поберегла ногти – закинула шнурки внутрь ботинок. Оглядела себя оценивающе в зеркале: гипюровая майка цвета пармской фиалки, короткая черная кожаная куртка, тоже черная маленькая стеганая сумочка а-ля Шанель на длинной цепочке. Оглядела шкатулку с украшениями и выбрала кольцо – муху из красных кристалликов. Подкрасила губы красной помадой. Можно выходить!

Сюзи всегда хорошо знала, чего хочет, ничего не боялась, была открыта всему новому, любознательна, абсолютно самодостаточна и с удовольствием экспериментировала, исследуя свой внутренний и окружающий ее внешний мир. В общем, любила жизнь во всех ее проявлениях и с удовольствием пользовалась ее дарами. Она даже не пыталась стать успешным художником, как мама. Рисовала неплохо, но только для себя, потому что считала, что когда ты умеешь просто хорошо рисовать – это не повод посвящать свою жизнь холсту. Вернее, не считала, а внушила себе это. Внутри Сюзи всегда жила неудовлетворенность по поводу отсутствия у нее настоящего художественного таланта, не отточенного до идеала ремесла, а такого, который дается свыше. Но Сюзи всегда умела с собой договориться. Будучи помешанной на художниках и картинах, она нашла себя на другом, близком к своей страсти поприще.

В свои двадцать пять лет, блестяще окончив Академию искусств в Брюсселе, она получила диплом искусствоведа и стала востребованным автором и критиком во многих журналах и галереях Бельгии. Отец Сюзи был бельгиец, а мать – итальянка. Они жили на окраине города в красивом, недавно купленном ими доме. По документам она носила фамилию отца, но от матери взяла псевдоним Новелли, черные, густые, завивающиеся крупными локонами волосы, которые всегда коротко стригла, глаза цвета горького шоколада и нетипичную для итальянцев худощавую фигуру. Фигурой на жителя Италии больше походил ее отец, который, в свою очередь, виртуозно исполнял роль маминого менеджера и администратора. Сама же Сюзи недавно отделилась от семьи, сняв себе небольшую студию-мансарду в центре.

Она долго искала ее и нашла – маленькую, уютную, почти не пропускающую солнечных лучей, под самой крышей из потемневшей черепицы, кое-где заросшей мхом, с тяжелой старой мебелью – резным комодом, тяжелым дубовым шкафом, большим письменным столом и бархатным креслом. Квартиру Сюзи обставляла с маниакальной тщательностью, продумывая каждую мелочь, вплоть до цвета и формы зубной щетки в ванной. Она всегда любила ходить по блошиным рынкам и антикварным лавочкам и сейчас с удовольствием выискивала разные мелочи для своего первого самостоятельного жилища. Она уже купила пару старинных бронзовых подсвечников, тонкую фарфоровую чашку в бледно-лиловых фиалках, слегка пожелтевшую от времени, большую китайскую вазу для цветов – не слишком старую, но очень красивую, тяжелый стеклянный шар для бумаг, подставку для писем из красного дерева и серебра. Но больше всего ей хотелось найти старинную картину, которую она бы повесила между двумя узкими окнами напротив кресла. Сюзи даже представляла ее себе: на ней обязательно должна быть изображена рисующая девушка, похожая на нее. Конечно, такой картины нигде не было. Попадались другие, даже очень красивые, и даже на паре полотен присутствовали рисующие люди, но все юноши в бархатных беретах и пышных панталонах. Сюзи на компромиссы не шла. Она придумала себе мечту, искала ее, и место между двух узких окон оставалось пустым.