Здесь же муха мимо не пролетит — обязательно её кто-нибудь зафиксирует. А здесь… кто-то пробрался и шумел. Переворачивал и топал. И вот стоят они, мои дотошные соседи, и смотрят на меня круглыми глазами.

Странно. А ещё — страшно. И, кажется мне, я догадываюсь, с чем это связано. Но что, что можно было искать здесь? В комнате, где никогда не было ничего по-настоящему ценного? Или всё же было, а я и не знала?..

Альбомы лежат почти на месте. Их ворошили, но, на первый взгляд, всё цело. И те, из пакета, вывалены небрежно, валяются веером. Я поспешно собираю их. Для того, кто тут рылся бездушно, старые фото не ценность. Это для меня они имеют хоть какое-то значение.

Тенью за мной в комнату вошли Ираида и Жека. Ираида стоит молча, как высохшее сто лет назад дерево. Глазами по комнате сухими водит. Странный у неё взгляд. Жека ругается матом и пытается понять, как же так.

— Я вчера напился. В отключке был, — оправдывается он. — Халтурка подвернулась внезапно.

Он произносит это и взгляд его стекленеет. Губы беззвучно шевелятся. И тут подаёт голос Ираида Исааковна.

— И домой тебя каких-то два хмыря приволокли. Шумели, якобы ещё пили, а потом все остальные в отключку ушли.

— Что это значит? — спрашиваю я её. Голос мой звучит слабо. Я никак в себя прийти не могу от погрома в комнате.

— А то и значит. Думаю, все спали крепко.

— И вы? — задаю вопрос, уже зная ответ.

— И я. Чай не допила, свалилась. Ещё удивлялась утром. Я никогда не засыпаю за столом. Вот пока мы тут отсыпались, они и порылись, кроты беспардонные. Что искали? У вас же отродясь ничего ценного не водилось.

Сейчас совершенно немыслимо понять, что пропало. Да и пропало ли. Они могли ничего не найти. Знать бы, что им было нужно…

Я собираю альбомы. Сделаю так, как задумала. А разбирать вещи и наводить порядок буду позже. Отойду и решусь вернуться.

Ираида подходит ко мне. Проводит сухими пальцами по альбомам. А затем со вздохом садится на стул.

— Позволишь? — спрашивает, не убирая руку с голубого бархата. Я киваю, не в силах отвести взгляд от её костлявых пальцев, обтянутых пергаментной кожей.

Ираида Исааковна открывает альбом. Пальцы её пробегаются по снимкам, будто она на ощупь пытается воскресить в памяти лица людей, что застыли на старых фотографиях.

— Вот я, — показывает она на стройную черноволосую женщину, что радостно улыбается в камеру. — А вот твоя бабушка. Молодость… А это дед твой. Рано ушёл. А это мама твоя, Ива.

Я смотрю на фото белокурой девочки. Она похожа на меня в детстве. Или я на неё. Не одно лицо, но схожесть поразительная.

— А это она студентка. Хорошо училась. Умная очень. Может, ум её и сгубил.

Идол за спиной издаёт какие-то непонятные звуки. Я оборачиваюсь. Он стоит у стенки, прикрыв глаза. Бледный, пот течёт у него по виску.

— Тебе плохо? — спрашиваю тревожно.

— Нет, — мотает головой. — Накатило просто. Всё это страшно. Детство. Юность. Только вчера был молод и красив, а сегодня почти жизнь прошла.

— Может, ты перестанешь себя хоронить? — спрашиваю и мечтаю его встряхнуть. — Ты же молодой совсем.

— Совесть нечистая мучает, — по губам Ираиды проскальзывает и прячется в морщинах усмешка.

— Ну, ты… ведьма! Говори да не заговаривайся! — взвивается, как отпущенная пружина, Жека.

Я вдруг чувствую невероятно тяжёлую усталость. Осязаемую. Будто мне мешок с кирпичами за плечи положили, и я спиной каждое кирпичное ребро чувствую.

— Хватит ругаться, — булькает возмущённо только Идол. Ираида презрительно на него поглядывает и молчит. — Потом, без меня, ладно? Я хочу уехать и подумать. Оставьте меня, пожалуйста.

Жека стоит, хватает воздух ртом, а затем вылетает за дверь. Хлопает ею громко. Ираида всё так же сидит истуканчиком. Не спешит вставать.

— Да, — расклеивает она губы, — жила бы себе спокойно, как раньше. Нет, захотелось жизни понюхать. Вот теперь и расплата за всё. И вряд ли колесо это повернуть назад можно. Эх…

Она говорит тихо, голос у неё противный, режет по ушам, хочется заткнуть их и не слушать её откровений. Чересчур они болезненные.

— Это вы крали письма от нотариуса? — я точно ничего не знаю. Это всего лишь предположение. Но лучше спросить, раз уж эта мысль пришла мне в голову.

— Да, — вздёргивает она подбородок и складывает губы в неизменную «розочку». — Не нужно оно тебе всё было, но что уж теперь. Пей до дна, Иванна. Не захотела предупреждений судьбы слышать, попробуй, каково оно — жить с открытым сердцем!

— Мило. Пафосно, — я бы ей поаплодировала, если бы чувствовала силы сделать это. — Не знаю только, идёт ли вам маска судьбы. Знаете?.. Я вернусь попозже. Может, к тому времени вы созреете, чтобы рассказать то, что до сих пор утаиваете. То, что я, наверное, должна бы знать, а не догадываться или пытаться добиться методом проб и ошибок.

Она не смущается. Смотрит на меня змеиным взглядом. И от этого становится ещё тяжелее: она действительно что-то знает, но по каким-то причинам не хочет говорить.

— А нужно ли оно тебе, Иванна? Выдержит ли твоё сердце? Примет ли правду? Захочет ли понять? Очень много вопросов. Но когда созреешь услышать ответы, приходи.

Ираида встаёт. Походка у неё сейчас не такая шаркающая. Будто, свалив груз на мои плечи, освободилась, почувствовала силу.

Я знаю её сто лет. Всю жизнь. А, оказывается, ничего не знаю.

Ираида Исааковна закрывает за собой дверь тихо. А я достаю телефон и звоню Репину.

— Никита? Забери меня, пожалуйста.

Я укладываю альбомы в большой пакет из супермаркета. Тяжело, но до лавочки я вполне способна дотащить груз прошлого. Но мне не приходится этого делать. В коридоре пакеты из моих рук забирает Идол. Молча.

— Ты, если что, звони, Вань, — говорит он уже на улице. — Плохой из меня товарищ, сама понимаешь, но вдруг чего надо — я всегда…

Я из сумочки достаю деньги. Хочу дать ему, но Идол оскорбляется. Я впервые вижу его таким непримиримым.

— Не нужно, Вань, — скулы у него сейчас острые-острые. Щетина с сединой отчётливее видна. — Ты больше не давай мне денег, ладно? Или по-другому… Если вдруг у тебя всё получится, вытащи меня отсюда. Вот так помоги. А денег больше не давай. Не надо. Жить хочу, — и такая страстная, тёмная тоска в этих двух последних словах, что невольно я отшатываюсь. Хочется обнять себя за плечи, спрятаться, чтобы не видеть незнакомого Жеку, что на миг прорывается наружу из-под маски знакомого лица.

— Я тебя вытяну. Обещаю, — идёт из глубины моего сердца. Я не вправе давать подобные обещания, но по-другому сейчас не могу.

— Ты не обещай, не надо, — у Идола блестят глаза. Он гладит меня по голове, как маленькую. — Не надо обещать. Просто сделай, если получится. А я буду знать, что ты хотела помочь мне. Это для меня важно, правда.