— Прозит, — покорно отозвался Лев, вливая в себя стакан сорокапятиградусного пойла.

— Сигаретку дать? Не в то горло пошло? Ну так не куксись тогда, словно клопа проглотил. На вот, прополощи горло.

Игорь Дмитриевич поставил перед Ященко початый пакет яблочного сока и подумал, что стареет и становится непозволительно сентиментальным. Гнать бы ему поганого подсыла в шею, а он водку на него переводит. Страшная вещь одиночество. И непонятно, как это он вдруг один остался? Всегда друзья вокруг были, женщины. А теперь, извольте радоваться, с мцимовским прихвостнем вечер коротать приходится…

— Ты вот умный. Совестливый. Башковитый. Отчего же сидишь в своей бронированной норе один как перст? Из милости, между прочим, сидишь, не по карману тебе этакая нора, — сказал Лева, на щеках и лбу которого после выпитой водки выступили багровые пятна, которые Снегин шутя называл «боевой раскраской». — Не нравится тебе принцип: «Сам живи и другим не мешай». А кто внакладе окажется? Ты и твои клиенты! Эвридике с Радовым и его шпаной в Питере не отсидеться. Рванут за кордон, тут их голубчиков и перебьют. Смерть девочки этой на тебе будет! И клиент тебя за такую помощь не поблагодарит. Не-ет! Проклянет страшным проклятием. За то, что мог спасти, да через застарелые обиды переступить не пожелал.

— Тебе бы, Лева, не переговорщиком, а проповедником быть. Очень уж ты воспламеняешься, — медленно проговорил Снегин, с ужасом сознавая, что в чем-то Ященко, безусловно, прав. Ребят из Морского корпуса ему не спасти. Но ведь об этом его пока никто и не просил! А Эвридику…

— Стало быть, сдам Радова с компанией, и будет Эвридике позволено убраться из Питера? И обвинение в том, что она является пособницей террористов, с нее снимут?

— Ну, ясен месяц! О чем речь! — оживился Ященко.

— О том, что убить-то ее пытались до того, как она попала к Радову! — рявкнул Снегин. — Что-то она этакое узнала, от мужа, надо думать. Что-то, о чем знать ей не положено и с чем МНИМ ее из своих лап не выпустит!

Лицо Левы на мгновение застыло, и Снегин похвалил себя за догадливость. Пущенный им на авось шар лёг точно в лузу. Впрочем, так ли уж на авось? И что пользы ему от того, что он расколол Ященко, которого мог бы вообще не пускать в свою берлогу? Хотя, не пригласи он его, реакция МЦИМа была бы жестче и стремительней. Или он опять себя обманывает и пригласил Леву, чтобы было с кем словом перемолвиться? Может, и правда, пора линять отсюда в дальние страны, чтобы начать там все сызнова?..

— МЦИМ отпустит ее. Если она пообещает…

— Отпустит. Промыв мозги и поставив блок, — прервал Ященко Игорь Дмитриевич. — Уж мне-то, Лева, ты можешь не парить.

— Ну что ж, процедура эта не столь рискованная, как принято думать. Забыв о случившемся с ней в Питере, Эвридика будет счастливее, чем теперь. Ты выполнишь свои обязательства, получишь от клиента гонорар и обещанную помощь МЦИМа… Нет-нет, больше мне не наливай!

— Брось, Лева! Не серди меня. Ты что, и впрямь думал, будто я приму твое предложение? Достало, значит, мозгов вычислить, что Радов выйдет на меня, и не хватило сообразительности понять, что я не предам доверившегося мне человека? Лева, ты меня разочаровываешь!

— Ну вот, так хорошо начали, а ты опять в бутылку полез. Валера вот, друган твой, тоже ведь когда-то тянул против нас. Но сумел же пересмотреть свои взгляды! Признал ошибки и трудится на нас усердно, в славе и почете. Вот и ты мог бы…

— Брось, Лева. Давай-ка я тебе лучше веселую байку расскажу. В детстве вычитал, а поди ж ты, до сих пор помню. Убеждает монах-миссионер индейца отказаться от гнусной своей, порочной, ошибочной веры и принять христианство. Дескать, я тебя тогда и от пыток, и от сожжения на костре спасу, а после смерти попадешь ты в рай, где будешь вкушать вечное блаженство в кругу праведников. Упрямый же индеец, вместо того, чтобы восчувствовать и проникнуться, спрашивает: «А есть в раю испанцы?» — «Есть, — отвечает монах, — как не быть! Но только хорошие». Призадумался индеец и говорит: «Самые хорошие испанцы — дрянь люди! Не хочу с ними встречаться. Не надо мне вашего рая, лучше уж я в костре сгорю».

— И надо тебе гореть?

— Зазря бы не хотелось. А за дело — оно вроде и не обидно.

— Наливай, — решительно сказал Ященко, выколачивая из пачки очередную сигарету. — За тебя. За твою дурость. Нахальство. За бесстрашие твое. Если бы не такие сумасброды, остался бы я без работы, а моя семья без хлебушка с маслом. Ты хоть знаешь, что о тебе в нашей конторе легенды рассказывают?

— Знаю, — без улыбки ответил Снегин. — Знаю даже, что ты один из тех, кто их сочиняет. Это ты пустил утку, будто после моей смерти или исчезновения собранный мною на МЦИМ компромат попадет в средства массовой информации, в Интернет и еще бог весть куда?

— Нет, не я. А почему утку? Разве нет у тебя компромата?

— Есть, — с показной неохотой подтвердил Снегин, усиленно распускавший слухи об имевшихся у него документах, изобличавших будто бы МЦИМ во всех смертных грехах. — Ладно, Лева, чем перетряхивать старое белье, расскажи-ка мне лучше, что нового слышно у вас об ихтиандрах?

Кто копает яму, тот упадет в нее; и кто разрушает ограду, того ужалит змей. Кто передвигает камни, тот может надсадить себя; и кто колет дрова, тот может подвергнуться опасности от них.

Екклесиаст. Глава 10. 8, 9

1

Перед свиданием со Снегиным у Радова должна была состояться еще одна встреча, плыть на которую ему не очень-то хотелось. Это было глупо, потому что сам же он ее и назначил, да и встретиться ему предстояло не с кем-нибудь, а с родной сестрой, заменившей Юрию Афанасьевичу родителей, погибших при аварии на Питерской АЭС, когда ему было чуть больше пяти лет.

Причина, по которой встречи с горячо любимой некогда сестрой доставляли Радову с годами все меньше и меньше удовольствия, заключалась в том, что Рита стала ихтиандром.

Подплыв к вделанному в гранитную набережную причальному кольцу, Юрий Афанасьевич взглянул на часы и убедился, что до появления Риты оставалось ещё двенадцать минут. Радов опустился на дно, и его черный гидрокостюм слился с придонным илом, так что обнаружить затаившегося шаркмена можно было только с помощью громоздкого инфравизора, имевшегося далеко не на каждом полицейском скутере. Ну и, разумеется, посредством «ощущала» — благоприобретённого ихтиандрами чувства, позволявшего им ориентироваться под водой лучше самого опытного шаркмена. Именно для того, чтобы Рита «ощутила», что Радов один и не привел с собой «хвост», он и приплыл в назначенное место раньше положенного срока.

У ихтиандров, сотворенных МЦИМом из обычных людей, были все основания недолюбливать своих создателей, равно как и власти Питера, объявившие их некогда вне закона и охотившиеся за ними, как за бешеными псами. Официальной охоте положило конец публичное заявление мэра о том, что питерская колония ихтиандров перестала существовать, сделанное им после получения «Ультиматума Митрохина», подкрепленного рядом диверсий на подводных коммуникациях города, но кому, как не Радову, было знать, чего стоит подобное, сделанное скрепя сердце заявление? Рейды поисковиков по затопленным районам города прекратились, но неофициально премии за тела убитых ихтиандров выросли втрое, а за живых — впятеро, и попытки разжиться, занимаясь этим рискованым бизнесом, продолжались до начала «балтийского мора». Возобновились они после того, как Балтика очистилась от отравляющих веществ, по крайней мере так утверждала Рита, и у Радова не было оснований сомневаться в ее правдивости. Администрация Маринленда полагала, что слухи об ихтиандрах не способствуют привлечению туристов, мцимовцы стремились получить их для исследования в своих лабораториях, а городские власти. в чаянии подачек, рады были, буде представится случай услужить кормильцам.