к концу, но мы знали, что здесь, в Польше, до весны еще далеко. На смену снегу, который все еще покрывал территорию лагеря, вскоре должен был прийти непрекращающийся дождь и грязь.

Еды по-прежнему не хватало. Тяжелее всего приходилось женщинам без мужей, представителям небольших цыганских общин и детям. В самом лучшем положении находились мои бывшие подруги из немецких цыган. Несколько раз я приходила к ним в четырнадцатый барак, пытаясь уговорить их поделиться с другими, но неизменно слышала один и тот же ответ: они не могут дать погибнуть своим собственным детям.

По мере приближения фронта к границам Германии лагерная охрана все чаще напивалась, чтобы забыться, и все больше ленилась, пренебрегая дисциплиной и своими обязанностями.

Немцы закрыли школу Антонина Стрнада для старших мальчиков, и я боялась, что в любой момент может прекратить существование и наш детский сад. Однажды воскресным утром, когда мои дети еще спали в задней комнате, я услышала тихий стук в дверь.

На пороге стояла молодая голубоглазая женщина.

– Фрау Ханнеманн, позвольте представиться. Меня зовут Дина Готтлибова, я художница. Доктор Менгеле послал меня написать портреты некоторых цыган в лагере. Не могли бы вы представить меня кое-каким матерям с детьми?

Ее просьба удивила меня, но я знала, что Менгеле очень интересовался антропологическими и биологическими исследованиями. Возможно, портреты детей были ему нужны именно для этого. Кроме того, в том, чтобы нарисовать портреты школьников, вроде бы не было ничего плохого. Да и для детей это будет развлечением и возможностью немного отвлечься от монотонности лагерной жизни.

Позже я узнала, что Менгеле попросил Дину запечатлеть оттенки кожи цыган, которые не могли передать фотографии.

– Я могу подготовить для вас список, и вы можете приступить к работе завтра, но не обещаю участия со стороны взрослых. Люди в лагере очень несчастны, и, боюсь, некоторые откажутся.

– Большое спасибо за помощь.

– Хотите чаю?

Приготовленный мною напиток вряд ли можно было назвать чаем, но, по крайней мере, он был горячим и обманывал желудок на пару минут.

– О, чай. Всегда с удовольствием, – улыбнулась она.

Приготовление напитка не заняло много времени. Когда я вернулась, она, похоже, была поглощена разглядыванием росписей на стенах.

– Кто это нарисовал?

– Этот – я, а тот, что побольше, сделала цыганка по имени Зельма.

– Очень хорошо сделанные рисунки. Похожие картины спасли мне жизнь, – сказала девушка.

– Правда? – спросила я с искренним удивлением.

– Да, сразу после того, как меня привезли в Аушвиц, кто-то в моем бараке спросил, не смогу ли я нарисовать на стене Белоснежку с семью гномами из диснеевского мультфильма. Я подумала, что охранники накажут меня, но доктор Менгеле увидел рисунок и решил, что мои таланты могут ему пригодиться.

– Доктор Менгеле всегда ищет тех, кто поможет ему в экспериментах, – сказала я мрачно.

– Да, я понимаю, но именно это спасло нас с матерью. Условия у нас получше, чем у других, к тому же мне нравится то, чем я занимаюсь, – сказала Дина, делая глоток чая.

Дина едва успела закончить фразу, как снаружи донесся женский крик. Мы выбежали на улицу и увидели метрах в тридцати от нас женщину с четырехлетними мальчиками-близнецами, Гвидо и Нино. Несколько дней назад их, несмотря на мои протесты, из детского сада забрал солдат-эсэсовец. С тех пор мать мальчиков постоянно приходила сюда и спрашивала о них. Мы подбежали к ней. Она била себя в грудь, а дети ее громко кричали. Когда мы подошли ближе, то увидели, что мальчики накрыты рваным одеялом. Они сильно дрожали, а грязные лица исказились от нестерпимой боли.

– Что с детьми? – спросила я, наклоняясь, чтобы поднять женщину с земли.

– Боже правый! Он чудовище! – кричала она.

От захлестывающих ее переживаний речь ее была почти непонятна.

– Успокойтесь. Что случилось? – спросила я, все больше пугаясь.

– Посмотрите сами. Этот изверг изуродовал их!

Я осторожно приподняла одеяло. Спины и руки близнецов были сшиты между собой. Огромный шрам сочился гноем, а кожа вокруг воспалилась и была сине-бордового цвета.

Затем я ощутила запах. Кожа гнила. Скоро у них разовьется системная инфекция, переходящая в гангрену. А это – неминуемая смерть.

Я немедленно повела мальчиков и их мать в лазарет, где нас встретили доктор Зенктеллер с Людвикой.

– Кто это с ними сделал? – спросил доктор, выпучив глаза в недоумении.

– Менгеле, – я почти выплюнула это имя.

Они в шоке переглянулись. Глубокие, грязные раны не походили на работу профессионала.

– Инфекция достигла кости. Единственный выход – это ампутировать руки, но у нас нет ни достаточного количества морфия, ни антибиотиков. Инфекция распространится по всему организму, и смерть будет мучительной, – сделал заключение доктор.

Я покрылась потом, к горлу подступила тошнота, мне стоило невероятных усилий сдержаться.

– Так что мы можем сделать для них? – спросила я в отчаянии.

Несколько месяцев назад я поклялась матерям лагеря, что буду защищать их детей всеми доступными мне средствами. Но с тех пор под предлогом поиска средств излечения от номы пропали четыре пары близнецов и еще пять цыганских детей, хотя ни у одного из них не было ни малейших симптомов этого заболевания. Но в случае с Гвидо и Нино мы стали свидетелями чего-то иного. Менгеле окончательно сошел с ума. Он ни перед чем не останавливался, лишь бы провести свои эксперименты.

– Если ничего не предпринимать, дети не проживут и суток. Можно дать им немного оставшегося у нас морфия, чтобы они не мучились, – сказал доктор.

– Да, спасибо, – только и смогла сказать я, потому что слезы душили меня.

В коридоре несчастная мать мальчиков подняла на меня умоляющие глаза, но когда я покачала головой, принялась снова рыдать и бить себя кулаками в грудь.

– По крайней мере, они больше не будут страдать, – сказала я, крепко обнимая ее.

Так мы сидели обнявшись некоторое время, пока она не успокоилась. Я вызвалась ее проводить, но когда мы шли по дороге к их бараку, она вдруг вырвала свою руку из моей и бросилась в сторону электрического забора. Я побежала за ней, но догнать не смогла. В метре от забора она прыгнула вперед и крепко ухватилась за него. Яркая вспышка искр заставила меня остановиться. Женщина на мгновение забилась в конвульсиях, а потом упала на спину, отброшенная разрядом тока. На лице ее застыло выражение ужаса. Наконец-то она обрела покой в смерти, но в ее пустых глазах, устремленных в серое мартовское небо, отражался лишь страх.

Я обнимала ее обгоревшее тело, пока вокруг нас не стали собираться другие заключенные. Капо вырвали у меня из рук ее