остальные цыгане готовились к новой атаке. Повстанцы совершили набег на склад и кухню и соорудили что-то вроде баррикады. Мы сидели в ожидании нападения эсэсовцев.

К десяти часам вечера в лагере воцарилась тревожная тишина. Все были в ожидании, когда она нарушится. Дети спали на полу, а учителя с помощницами сидели у двери, готовые в любой момент встать на пути охранников лагеря и защитить детей.

Деревянный пол насквозь промерз, и у меня заломило кости. Близнецы не отходили от меня и жались ко мне с двух сторон.

– Думаю, это конец, – прошептала Зельма.

Я тоже так думала. Каждый день прибывали все новые и новые поезда с венгерскими евреями, а мы, казалось, стали лишь досадной помехой для нацистов.

– Участь некоторых была решена сразу же, как они вышли из поезда. По крайней мере, мы смогли сделать что-то достойное перед смертью, – сказала я, хотя вовсе не была уверена, что ради этого стоило продлевать агонию детей, попавших в лапы Менгеле.

– Для меня было честью познакомиться и поработать с вами.

– Зельма, не вешай нос. Нацистам нужны молодые люди для работы на оружейных заводах. Я уверена, что у тебя и других воспитательниц есть шанс остаться в живых. А я неплохо пожила. Жаль, конечно, детей, но кто знает, какой мир их ждал бы после войны? Может быть, смерть – это выход для всех нас?

Но, несмотря на мысли о скорой смерти, я не была готова сдаваться. Драться до последнего вздоха – вот что я должна делать.

– Сын моей подруги – Клаус – сказал, что дети могут пролезть через окошки туалетов в бане и оказаться на футбольном поле. Там можно пройти мимо крематориев и спрятаться в лесу, – серьезно сказала Зельма.

– Это безумие. Отсюда пути нет, – ответила я.

– Но некоторым за последние месяцы уже удалось это сделать. Да, у большинства не получилось уйти далеко, но есть те, кто смог убежать.

– Мы окружены. Такой путь для побега – самоубийство, – сказала я, закрывая тему.

Зельма замолчала, и вновь наступила тишина. Остаток ночи я провела в беспокойном сне, прислушиваясь к дыханию детей. С первыми лучами солнца нас разбудил резкий свисток, а через несколько минут раздался голос из мегафона.

Это говорил Иоганн Шварцхубер, оберштурмфюрер цыганского лагеря. Его не часто видели в лагере, но его пронзительный голос был безошибочно узнаваем.

– Друзья-рома, вопреки слухам, которые распространяются в лагере, в наши намерения вовсе не входит всеобщее уничтожение цыган. Вы – наши гости, и после войны мы сделаем так, что вы будете жить в хорошем месте. Вчера часть мужчин и женщин были отправлены в другие рабочие лагеря, чтобы помогать Германии в войне против коммунизма. В знак нашей доброй воли мы объявляем, что никто не понесет наказание за вчерашние акты неповиновения. В ближайшие дни мы сообщим старейшинам общины имена заключенных, которые тоже будут переведены в другие лагеря. Сегодня капо раздадут двойную порцию еды, а завтра жизнь в лагере вернется в обычное русло.

Мы удивленно переглядывались. Никто не верил словам офицера СС, но, по крайней мере, было такое впечатление, что нацисты заключили с нами перемирие. Возможно, они испугались, что восстание распространиться и на другие части лагеря. Но так или иначе, обещание было исполнено: спустя два часа капо раздали еду, и все вернулось на круги своя.

А через десять дней нацисты исполнили второе свое обещание: более пятисот заключенных отправили в другие лагеря. В итоге к концу мая в Аушвице осталось около четырех тысяч человек из более чем двадцати тысяч, находившихся в лагере в мае 1943 года. Кто-то погибал от насилия, голода и болезней, но большинство окончило свою жизнь в огне крематориев.

Глава 17

Август 1944 года

Аушвиц

Летом 1944-го невыносимая жара, казалось, предвосхитила ад, который предстояло пережить узникам Аушвица. Наши и без того скудные запасы воды сократились до минимума, а порции еды уменьшились настолько, что многие заключенные передвигались по лагерю как привидения. В конце мая нацисты увезли большинство моих помощниц: двух медсестер – Майю и Касандру, а также нескольких цыганских матерей. Остались только Зельма и Вера Люк, ставшая моей основной помощницей. Вместе с тем уменьшилось и количество детей, о которых нужно было заботиться. Школьный барак закрылся, как и некоторые медицинские бараки. Среди медработниц осталась одна Людвика.

Ночами стояла духота. Но жара и влажность – это было еще не самое худшее. Самым невыносимым был удушливый запах дыма от крематориев и непрерывно горевших летом костров. И это все на фоне непрекращающихся свистков поездов, прибывавших днем и ночью из Венгрии. Иногда два или три поезда стояли в тупиках, а их несчастные пассажиры больше суток ждали своей участи за закрытыми дверями.

Менгеле в цыганский лагерь почти уже не заходил. Я видела его только тогда, когда он стоял на платформе, выбирая жертв для своих экспериментов среди непрерывной волной прибывавших в Биркенау венгерских евреев. С такого расстояния он казался спокойным и уравновешенным, как всегда – в безупречной форме, как будто развал Третьего рейха и упадок Аушвица его не волновали. Иногда он присылал нам немного еды. В каком-то смысле он продолжал защищать мою семью. Наверное, в докторе иногда просыпались какие-то остатки человечности.

А вот в стане охранников наблюдались совсем другие настроения. Они одновременно были подавлены и взбешены. Большую часть суток они пьянствовали и куражились, ослепленные от крови и ненависти, словно загнанные в клетку бешеные собаки, пытавшиеся изо всех сил вырваться, перед тем как их увезут на убой. Дня не проходило, чтобы кто-то из них не убил заключенного просто так, по прихоти.

Повсюду царил хаос. Нацистов теснили по всем направлениям, и мы понимали, что наш лагерь представляет головную боль для начальства Биркенау. В нашем лагере в основном оставались лишь дети, женщины и старики, и потому мы были легкой мишенью для нацистов. Несколькими неделями ранее солдаты СС ликвидировали единственный в Аушвице еврейский семейный лагерь. За несколько дней почти всех его обитателей отправили в газовые камеры. Чешские евреи почти не оказывали сопротивления, хотя их было гораздо больше, чем нас.

Однажды утром капо и охранники, которые в последние несколько недель почти не осмеливались заходить в наш лагерь, провели перекличку и сообщили, что на следующий день в другой лагерь будет переведена почти тысяча заключенных. Слушая монотонное перечисление, мы услышали имя Эльзы Бакер. Я подошла к ней, взяла за руку и поздравила.

– Эльза, завтра ты покидаешь Аушвиц. Надеюсь, ты скоро увидишь