потом будет учить французского языка и арифметики. В канцелярию в положенные три дни в неделю ездит и по пунктам городовое и прочие дела управляет; а учение бывает по все дни». В марте месяце Вяземский доносит: «Сын твой, государь, во учении и цифири четыре части имеет в твердости и в сем еще обретается по вся дни». Позвольте… восемнадцатилетний юноша, по меркам того времени уже не юноша, а муж, изучает четыре арифметических действия? Напрашиваются два вопроса. Первый: чему, кроме грамоты, царевича учили раньше? Второй: как он заготавливал провизию и набирал рекрутов в Смоленске, не умея складывать-вычитать и делить-умножать?

«Утвердившись» в четырех частях цифири, царевич приступил к изучению фортификации. Занятиям и исполнению отцовских поручений часто мешали многочисленные болезни. Четкого представления о состоянии здоровья Алексея по имеющимся данным составить невозможно, но в переписке царевича неоднократно встречаются упоминания о пребывании в болезненном состоянии. Нельзя исключить и того, что большинство болезней были притворными – ими Алексей маскировал свою нерадивость.

Нерадивость – вот самое точное слово для характеристики царевича. Все, что он ни делал, делалось спустя рукава, абы как. И учился он точно так же, мог похвастаться лишь умением складно выражать свои мысли, да хорошим знанием немецкого языка. «Природным умом я не дурак, только труда никакого понести не могу», – говорил о себе царевич.

Усердствовал Алексей лишь в «питии во здравие». Впоследствии царевич станет обвинять Меншикова в том, что его плохо учили и приучили к пьянству. Отношения с Меншиковым сложились плохие – тот резал правду-матку в глаза, а Алексей воспринимал это как неуважение к своей особе. Между наставником и воспитанником нередко вспыхивали споры в ключе: «Да кто ты такой? – Я старше тебя и отцом твоим к тебе приставлен!».

«Я зело недоволен, – пишет Петр Алексею в ноябре 1708 года, – присылкою в наш полк рекрутов, которыя и в другия полки не годятца, из чего вижу, что ты ныне болше за бездельем ходиш, нежели дела под сей так нужной час смотриш». Речь шла о пополнении Преображенского полка, которым командовал Петр. «А что ты Государь изволишь писать, что присланные триста рекрутов не все годятся, и что я не с прилежанием врученные мне дела делаю, и о сем некто тебе Государю на меня солгал, в чем я имею великую печаль, – отвечает отцу царевич. – И истинно Государь, сколко силы моея есть и ума, врученные мне дела с прилежанием делаю. А рекруты в то время лутче не мог вскоре найтить; а ты изволил писать чтоб прислать их вскоре». Оправдываться Алексей умел, этого у него не отнять. Заодно он обратился за помощью к Екатерине, имевшей большое влияние на Петра. «Пишешь, что рекрутов в то число добрых не было и для того таких послал; и когда б о том ты так отписал тогда, то б я сердит на тебя не был», – написал Петр, и на этом инцидент был исчерпан, однако же соответствующие выводы были сделаны.

Копившееся недовольство Петра нашло выражение в его пространном письме, которое было вручено Алексею в октябре 1715 года. Но не будем пока забегать вперед, запомним лишь то, что у Петра были причины для недовольства наследником. Пока еще наследником…

В 1709 году Алексей отправился в Дрезден, где углублял свои познания в немецком и французском языках, геометрии и фортификации. Весной 1710 года он познакомился со своей невестой, 14 октября следующего года в Торгау состоялась свадьба, на которой присутствовали Петр и цвет российской знати. По свидетельству современников и сведениям из переписки обе стороны относились к предстоящему браку крайне сдержанно, но, как говорится, предопределенное неизбежно, а взаимная приязнь играет в династических браках крайне незначительную роль. Примечательно, что Петр не дал молодоженам насладиться прелестями медового месяца (если они вообще собирались наслаждаться) – спустя четыре дня после свадьбы он отправил Алексея в Торунь для подготовки к очередной кампании против шведов. Шарлотта не поехала вместе с мужем, вроде как она просила несколько дней для подготовки к отъезду, а Алексей не хотел задерживаться. Но, спустя полтора месяца, Шарлотта все же приехала в Торунь, где, по ее собственному признанию, «жила, не совсем приятно» в полуспартанских условиях католического монастыря. Когда Алексей отправился в Померанию, где должны были начаться боевые действия, его супруга осталась в Элбинге,[140] где у нее то ли случилась интрижка с одним из придворных, то ли ее безосновательно обвинили в неверности. В общем, начало семейной жизни вышло каким-то безрадостным, и продолжение было под стать началу. Довольно скоро Шарлотта начала жаловаться матери на то, что супруг не проявляет к ней расположения и уважения, а Алексей называл жену «чертовкой» и говорил, что ее ему «навязали».

В июле 1714 года Шарлотта родила дочь Наталью. Алексей в это время находился в Карлсбаде, где поправлял водами свое слабое здоровье. В Петербург он вернулся под Рождество и вскоре завел любовницу. Дело, что называется, житейское, но Шарлотта была оскорблена не столько фактом наличия у мужа любовницы, сколько ее статусом: наследник российского престола, женатый на представительнице благороднейшего европейского семейства, приблизил к себе крепостную девку Ефросинью Федорову, принадлежавшую Никифору Вяземскому. «Если б царевич в прижитии себе наследника не видел опоры своей безопасности, то оба супруга пребыли бы навсегда незримыми друг для друга. Дом свой царевич запустил до того, что супруга его в своем спальном покое не была защищена от сырости и когда царь, бывало, строго выговаривал ему за это, то цесаревна должна была выслушивать всевозможные угрозы от своего супруга: он попрекал ей тем, что она клевещет или ябедничает на него царю, а между тем эта разумная принцесса переносила свое несчастное положение с великою твердостию и никому не поверяла своих жалоб и слез, кроме стен и своей подруги, принцессы Ост-Фрисландской».[141]

12 октября 1715 года Шарлотта родила сына Петра, будущего императора Петра II, а десятью днями позже скончалась от «поимевшейся кратковременной болезни».

27 октября, в день похорон Шарлотты, Петр вручил сыну свое «Объявление», носившее характер ультиматума. Это послание разительно отличается от прочих писем Петра пространностью и экспансивностью. «Я не научаю, – пишет Петр, – чтоб охоч был воевать без законной причины, но любить сие дело и всею возможностию снабдевать и учить, ибо сия есть едина из двух необходимых дел к правлению, еже распорядок и оборона… К тому же, не имея охоты, ни в чем обучаешься и так не знаешь дел воинских. Аще же не знаешь, то како повелевать оными можеши и как доброму доброе воздать и нерадивого