Правда, пока плыли над спальными районами, смотреть было особенно не на что. Ряды одинаковых многоэтажек темнели дырами бывших окон, обрамленных колышащимися водорослями, сквозь бетонные остовы проплывали туда-сюда стайки мелких рыбешек. Иногда Юльке казалось, будто в подъездах шевелится что-то крупное и жуткое, но это были, разумеется, ее девичьи фантазии, базированные на дайверских байках. Ничего крупнее кефали, отраженной в локальной песенной традиции бывшего областного центра, на культурном шельфе не водилось.

Впереди уверенно греб ластами руководитель экспедиции Юрка Рибер. Рибера Юлька, как выяснилось, прекрасно знала: несколько лет назад они пересеклись на международном саммите, где главы держав беззастенчиво бухали часами напролет за закрытыми дверьми, а журналисты, томясь в ожидании, бухали в вестибюле, что, понятно, весьма сближает. Опознав друг друга (впрочем, не сразу) Юрка и Юлька с воплями кинулись друг другу в объятия и закружились, сотрясая базу; дайверы поаплодировали. Самое смешное, что Ливанову все это заметно не понравилось.

За Рибером плыли с двух сторон, похожие на щуплых бодигардов, а еще больше на свиту крупной рыбы, двое студентиков в цветных аквалангах и семейных трусах, красиво развевавшихся в воде: от гидрокостюмов Колька Иванченко посоветовал отказаться, воды культурного шельфа и так прогревались по самое не могу. Сам Колька порывался держаться впереди, указывая дорогу, но плавал он хуже и потому все время отставал, а Юрка так или иначе не производил впечатления человека, которому надо что-то указывать.

Ливанов то и дело отставал тоже, но по другой причине: ему все было интересно. С людьми, впервые попавшими на культурный шельф, Юлька помнила по себе, оно так всегда. Он совался во все окна, заплывал в квартиры, нырял вглубь к бывшим офисам и магазинам в цокольных этажах, не пропускал ни одной трансформаторной будки с полустертой, полузаросшей ракушками надписью «Не влезай — убьет» на покосившейся дверце. Сколько, он говорил, ему лет — сорок два? — однако на культурном шельфе все благополучно становятся мальчишками. Или девчонками, как вариант.

Юлька силилась и не могла осознать, как оно с ней произошло. Все было каким-то нереальным, теряющим форму и давно потерявшим смысл, словно этот зарастающий водорослями город под зеленоватым слоем морской воды. Где-то недавно закончилась планерка, журналисты и операторы выезжают на съемки, наскоро расписавшись за камеру и выдернув из партии в домино недовольного водителя, кто-то по-быстрому допивает кофе, кто-то шарится в интернете или толчется в курилке, где-то скоро выйдут в эфир «Новые вести» и не выйдет «Супер-Мост», — и кому-то, даже многим, все это кажется важным. А она, медленно шевеля ластами, плывет над затопленным городом в теплых водах культурного шельфа, прошитых жемчужными пузырьками воздуха от аквалангов. И мифическая капсула Кольки Иванченко — заключающая в себе, насколько Юлька поняла, ни много ни мало, счастье, процветание и будущее нашей страны, — кажется более реальной, чем все, что осталось там, над поверхностью.

Вчера Ливанов организовал и разрулил все мгновенно, весело и между делом, распивая с дайверами водку у костра и обсуждая с Рибером детали завтрашнего погружения. «Как зовут шефа, Юлька? Иван Михалыч? Тот самый Михалыч, что ли? Так мы же с ним… Алло, Михалыч, ты? Это Дима Ливанов! Ага, давно не виделись. Слушай, тут такое дело…» Хихикая, Юлька любовалась, как он, излагая подробности в трубку, одновременно жестом требует налить еще и что-то сигнализирует на мигах Юрке Риберу. «Ну все, договорились, он тебя отпускает. Мировой мужик, я всегда его уважал! Давай, мужьям сама звони», — он ткнул ей в ладонь еще теплую трубу, и никуда Юлька не делась, пришлось звонить.

Мужья проявили редкое единодушие в аргументации своего возмущения, а именно апеллировали к детям. Юлька послала обоих к матерям, то есть свекровям, должна же быть от них польза! — а детям потребовала дать трубку, каковым образом и выяснила, что все четверо и так со вчерашнего дня распиханы по бабушкам. После чего можно было смело переходить в наступление, обвиняя пойманных с поличным мужей в недостаточном проявлении отцовского внимания, которое детям тоже необходимо, не надо ля-ля. Вышло два абсолютно идентичных диалога, к восторгу экспедиции и дайверов. Ливанов развлекался от души, безнаказанно распуская руки в самых драматичных местах семейных переговоров, и Юльке снова захотелось его изничтожить. Впервые в жизни она позволила кому-то другому все — ну почти все — устроить и решить за себя, и ощущения были, мягко говоря, противоречивые.

Как завести с ним разговор о Соловках, Юлька в упор не знала. Что же касается сценария «Глобального потепления», она до сих пор не решила, стоит ли заводить разговор вообще. Неопределенность напрягала все сильнее и сильнее вплоть до самого погружения, когда необходимость решать временно отпала, и остался только призрачный город, плавно уходящий от окраинных высоток, на которых крепились дайверские базы, в зеленую глубину культурного шельфа.

Тем временем уже подплывали к центру. Улицы стали строго параллельно-перпендикулярными, словно город расчертили в клеточку, бетонные дома сменились каменными, а потому гораздо лучше сохранившимися, кое-где еще можно было оценить архитектуру. Колька Иванченко вооружился аквушкой, куда более навороченной, чем у Сереги. (Оператора Ливанов отправил на студию, непонятным образом раздобыв ему машину, а Юлька вручила напоследок текст сюжета о дайверской жизни, присовокупив записочку Дашке с просьбой начитать и смонтировать за полгонорара; Ливанов убеждал, что Михалычу ее сюжет нафиг не нужен, но иначе она не могла.) И принялся снимать, то панорамой сверху, то подныривая поглубже и суясь во все дыры. Обплыл по параболе странный полукруглый дом, утыканный колоннами и статуями: статуи было не отличить одну от другой под толстым слоем колонии мидий, а само здание сохранилось прилично, однако Юлька не сразу его узнала, потому что на ее детской памяти оно всю жизнь реставрировалось и стояло в лесах. Если она не ошибалась, то именно сюда ее водили смотреть сказку про теремок, где животные были толстыми людьми, но ничего не говорили, а все время пели громкими визгливыми голосами, особенно лягушка, и маленькая Юлька в упор не могла разобрать ни слова.

Обогнув театр, они проплыли над бывшим бульваром, когда-то обсаженным деревьями, а теперь полузанесенным песком, из которого торчало переплетение бурелома с водорослями, фонарные столбы и какая-то черная голова. Слева стояли стеной вполне целые и до сих пор даже стильные дома, а справа дно круто уходило вглубь. Там, дальше, поняла Юлька, заканчивался культурный шельф и начиналось настоящее, прежнее море. Вдали просвечивал привидением сквозь толщу воды остов потухшего маяка.

Наконец они доплыли до лестницы. Тут выяснилось, что снова отстал Ливанов. Пришлось остановиться подождать возле статуи, похожей очертаниями на вешалку или чайник. Статуя сплошь заросла мидиями, водорослями, полипами и чем попало, но макушка оставалась голой и блестящей, в ней отражалось ярким бликом пробившееся сквозь толщу воды зеленоватое солнце.

Ливанова не было. Судя по тому, как накручивал круги около статуи целеустремленный Юрка Рибер, он уже начинал волноваться. Студенты болтались на месте вертикально, перебирая худыми ногами в колокольных трусах и перепончатых ластах. А Колька Иванченко поплыл снимать лестницу, и Юлька увязалась за ним.