Наверное, ничего удивительно, что и оргазм нас накрывает одновременно, жестко, быстро и неожиданно. Маринка откидывает голову. Вжимаясь затылком в песок, хватает губами воздух, пока не набирает необходимое для жизни количество. Стенки ее влагалища резко сокращаются и, затрудняя толчки, принимаются жарко пульсировать по моему члену.

Крик удовольствия рассекает сгустившуюся темноту.

Я совершаю еще один толчок. Ощущаю, как яйца в последний раз соприкасаются с мокрой, горячей плотью моей ведьмы, и инстинктивно застываю, выбрасывая внутрь нее все то яростное удовольствие, которое проносится сквозь мое тело, словно электромагнитные импульсы.

Теряюсь в пространстве и времени. Обо всем забываю. Даже о том, кто я.

Как именно проживаю этот сокрушительный процесс физически – не осознаю. Вероятно, сжимаю Маринку слишком сильно, наваливаюсь всем весом, гашу пространство дикими звуками, которые ни одним нормальным словом не обозначить, и, конечно же, содрогаюсь во всю мощь своего тела.

Чтобы осмыслить все эти ощущения, мне придется миллион раз их в памяти прокрутить. В том, что они застрянут там навек, я даже в полусознательном состоянии не сомневаюсь.

А едва лишь рассудок проясняется, чувствую, как Чарушина снова спихнуть меня пытается.

– Дань, мне нужно в туалет…

Привстаю, стараясь не цепляться ни за ее тон, ни за действия. Машинально придерживаю пальцами не успевший обмякнуть член, потому как при движении он все еще ноет. Почувствовав подушечками нечто нехарактерно липкое, в замешательстве замираю.

Это не смазка. И не сперма. Ощущается совершенно иначе.

И вместе с тем знакомо.

Сердце в тревоге заходится до того, как подношу руку к лицу и вижу красные мазки и пятна. Не доверяя собственному восприятию, принюхиваюсь и слизываю с пальцев влагу.

И все сомнения моментально развеиваются.

– Кровь… – со страхом, который сокрушает мое тело в эту секунду, я знакомлюсь впервые. Это не просто одно гребаное чувство. Это, мать вашу, настоящая революция в каждой клетке моего организма. – Маринка… У тебя кровь…

22

…ни одна чертова книжка не опишет, как сильно я ее люблю.

© Даниил Шатохин

– Это… – выдыхает Маринка.

Откуда-то срывается ветер. Он проносится по береговой линии, бросая нам в лица не только плотный поток горячего воздуха, а и мелкие влажные песчинки.

Но он ли заставляет Чарушину замолчать?

Она отодвигается и поджимает ноги. Опуская взгляд, скручивает в жгут спутанные волосы. Не выглядит напуганной или расстроенной. Кажется, просто смущенной. Кусая губы, бомбит застывшее вновь пространство тяжелыми надсадными вздохами.

Наверное, у нее шок.

Иначе как объяснить то, что она, блядь, не пытается ничего сделать?

С трудом сглатывая, проталкиваю жесткий горячий ком тревоги обратно в грудь и беспомощно позволяю ему там разрастаться.

– Маринка… – порываюсь взять ее на руки.

Но она издает какой-то сдавленный протестующий звук и, упираясь ладонями мне в грудь, мягко отталкивает.

– Марина, тебе нужно в больницу, – хриплю ей в ухо, учащенно дыша.

Для собственного восприятия звучу крайне странно – грохочу, будто заржавевшая боевая машина. Скрыть волнение, которым мой организм в буквальном смысле горит, даже не пытаюсь.

Чарушина же… Мотает головой и снова меня отталкивает.

– Марина, – в отчаянии усиливаю нажим до агрессивного крика. Не хочу ее пугать, но… – Приди в себя! Ты сейчас истечешь кровью!

– Нет! Не истеку, Дань…

Скручиваю, невзирая на сопротивление, подхватываю на руки и подрываюсь вместе с ней на ноги. Не теряя времени на поиски какой-то одежды, направляюсь по тропинке в гущу джунглей. Сердце в такой, мать вашу, истерике заходится… Разносит мне грудь. Кости, плоть, кровь – все вперемешку. Эта закипающая токсичная масса и управляет моим телом. Не мозг. Я двигаюсь, гонимый исключительно эмоциями и чувствами.

– Даня… Данечка… Да поставь ты меня на землю… Дань, дай мне объяснить… – нечто подобное Маринка тараторит всю дорогу до той аварийной кнопки, которую я должен нажать, чтобы вызвать помощь.

– Если ты умрешь, я сдохну, – все, что твержу я, когда она становится слишком шумной и пытается мешать мне двигаться.

Таким непробиваемым слоем страха оброс, что ни щипков Чарушиной, ни хлопков не ощущаю. Не замечаю ничего! Ни острых выпуклостей, которые периодически впиваются в босые ступни. Ни хлещущих по плечам растений. Ни тех естественных опасностей, которые, несмотря на постоянный досмотр острова, может таить в себе темнота. Все это отмечаю отстраненно, будто робот. Живым и беснующимся остается лишь мое нутро.

– Даня… Даня… Услышь же меня!

– Сможешь постоять, пока я введу пароль?

– Да, – заверяет Маринка незамедлительно.

Но едва я опускаю ее на ноги, припадает спиной к дереву и, обвивая мой торс руками, тянет меня на себя.

Я хотел сделать это сразу же, как прояснилось после оргазма сознание… Обнять ее.

Да, именно обнять.

После того, что между нами было… После того, как Маринка приняла меня… После того, как соединились не только наши тела, но и души… Объятия являлись первым порывом.

Но не сейчас же!

Вдруг там счет на минуты?

Господи…

– У меня ничего не болит, Дань, – заявляет Маринка, пронизывая мои взопревшие мозги чрезвычайно тихим дребезжащим голосом.

– Кровь… – давлю как аргумент на исходе сил.

Отстраняюсь настолько, насколько Чарушина мне это позволяет. Сталкиваясь лбами, куда более крепкий контакт заключаем. Зрительный – тусклый, словно в режиме максимального энергосбережения. Но по ощущениям он самый яркий. На резервных остатках, космический. Активирующий затравленные тревогой чувства. Пробивающий и поджигающий каждый нерв в моем, казалось бы, законсервированном организме.

– Это не то, что ты думаешь, Дань!

– Ребенок…

– С ним все в порядке!

– Как ты можешь быть в этом уверена?

Не повышаем голосов, но, блядь, даже приглушенным шепотом интонациями без меры все свои эмоции выдаем.

– Наверное, потому что у меня ничего не болит! Ты не слышишь меня! Сколько раз еще повторить? У меня ничего не болит, Дань! Ничего!

– Это, должно быть, внутренний разрыв, – долблю в новом мощнейшем приливе страха. – Ты не чувствуешь, потому что очумела от счастья! У тебя эйфория!

– Да, блин… – сокрушается Маринка, скрипя зубами. А после вздоха выпаливает: – Это ты очумел от счастья! Ополоумел, я бы сказала! Скретинился! Смудачился! Охренел!

– Марина… – рычу, не потому что злюсь. Хотя, конечно, злюсь. На ее безрассудство. – Береги силы, Марин.

– Это разрыв, да! Моей девственной плевы, Дань!

– Чего, бля?

Всерьез этот выверт, конечно